Михаил Картышов - Солитариус. Книга первая

– Чайковский любит так шутить. Не слушайте его, друг мой. Однако хочу сказать, что понимание музыки не менее субъективно, чем понимание поэзии. Вы согласны, Чайковский?

Моцарт почесал тощую шею и ответил.

– Субъективно? Если вы имеете в виду, что поэзию и музыку каждый понимает как может, как умеет в меру своих способностей и возможностей, то да, я абсолютно согласен. Но музыка в отличие от поэзии безгранична. Если слова, скажем, «мороз и солнце; день чудесный», предполагают рамки, вне которых их понимать нельзя, то музыку, настоящую музыку, – поднял он вверх правый указательный палец, – а не современную, не стесняют никакие рамки. Я хочу сказать, что музыку можно толковать как угодно, и любое толкование имеет право на жизнь. А теперь, извините, господа, мне необходимо побыть в тишине. Есенин, подумайте пока над стихами, а завтра приходите снова.

Когда мы вышли от Моцарта, Сократ повёл меня было в швейную мастерскую, но я решительно отказался. Музыка ещё звучала во мне, и было бы кощунством заглушать её чем-то иным. Не хотелось мне заходить и в кинотеатр – по той же причине. И мы молча отправились в обратный путь. Возвратились на дорожку, с которой свернули неподалёку от столовой, и вскоре вышли к деревянному мостику в форме маленькой арки над мутной речкой с бурным течением. Почва здесь была каменистая, тут и там торчали из земли большие валуны, трава практически не росла, а по обоим берегам тянулись ввысь толстые кедры. То, что это именно кедры, а не что-то другое, я узнал от Сократа, сам я не отличил бы кедр от пихты, к примеру. Старик также сказал, что в реке полно всякой рыбы, которую ловят сетями здешние работники, а потом отдают поварам.

– Хм, – задумался я, – а по рыбе нельзя определить наше местоположение? Хотя бы примерное?

– Наверное, можно, однако среди нас нет знатоков, которые могли бы это сделать.

На том берегу дорожка превращалась в довольно-таки широкую дорогу и раздваивалась как латинская Y.

– Если хотите взглянуть на изолятор, то нам сюда, – кивнул Сократ на левое ответвление.

– А это не запрещено?

– О, мой друг! Я думал, вы поняли, что здесь ничего не запрещено. Кроме насилия.

– Но постойте, вы говорили, что Златовласка категорически запретила вам рассказывать мне о прошлом. Кстати, зачем ей это?

Сократ улыбнулся.

– Я иронизировал, друг мой. На самом деле она просила, а не запрещала. Что касается причин, вероятно, ей это нужно для того, чтобы понять, в каком состоянии находится ваш мозг.

– Да, это понятно, но! – продолжать я не стал, потому что меня осенило.

Каким образом Златовласка узнает, как вёл себя мой мозг? Ответ один. Ей – или Гиппократу – расскажет Сократ. А если она не узнает, то зачем ей вообще это понадобилось?

– Но? – явно заинтересовался Сократ.

– Но что это даст?

– Сложно сказать. Однако они уже долго наблюдают за вами, быть может, они знают что-то, чего не знаем мы.

– Возможно. Что ж, пойдемте посмотрим на наш карцер.

Изолятор представлялся мне совсем иначе. Я ожидал увидеть бетонный забор с колючей проволокой, охрану и прочие атрибуты подобных заведений, но увидел очередной деревянный домик средних размеров. Только без окон. И это почему-то пугало, и пугало, пожалуй, сильнее колючей проволоки. Со всех сторон, не считая передней, к домику вплотную подступал густой лес. Дверь как дверь, ничего особенного, а вот ручка была необычная. Она представляла собой вырезанную из дерева человеческую ладонь. Как будто кто-то стоял за дверью и протягивал тебе руку сквозь неё.

– Здорово. Здесь всё построено из дерева? – спросил я у Сократа.

– Да. Я уже думал об этом. Либо «Солитариус» находится очень далеко от населённых пунктов, и в силу этого другие материалы доставить сюда сложно, либо Гиппократ просто решил, что дерево – наилучший вариант. Однако этих «либо» можно придумать великое множество, а правды мы так и не узнаем.

– Дверь, конечно, заперта, а ключ лежит в сейфе Гиппократа, который охраняют вооружённые до зубов дуболомы?

– Шутите? – улыбнулся старик.

– Что ж, раз здесь разрешается всё, кроме насилия, то пойду-ка я проверю, – сказал я и направился к двери.

– Есенин, вы что, с ума сошли? – Сократ определённо перепугался.

– А что? – обернулся я к нему. – Вы же сказали, что можно всё. Или вы ввели меня в заблуждение?

– Нет, конечно, нет! Однако…

Он нахмурился и всё ещё испуганным голосом проговорил:

– Я бы вам не советовал. Но воля ваша.