Дарья Дезомбре - Тени старой квартиры

– И с телефоном.

– И ты начала подслушивать, – подсказала ей Ксения, потому что матери стало все сложнее говорить, но Ксения уже и так все поняла.

– Нам же тоже надо делать ремонт. После потопа, – шмыгнула совсем по-детски носом мать. – А у тебя просить неудобно, сама понимаешь.

Сама понимаешь… Ну да. Ксения выдохнула – это был долгий выдох. Юрий Антонович тем временем обогнул Ксюшу и трогательно взял жену за руку, чтобы обозначить свою поддержку: совет да любовь. Но она больше не смотрела на него. Она во все глаза смотрела на свою мать. Что с ней сделаешь? С ее таким виноватым и одновременно вызывающим выражением лица? Не ударишь, не наорешь, не бросишь чем-то тяжелым. Она отвернулась и тихо произнесла:

– Уходите. Вон из моего дома.

Маша поняла, что завидует этим двоим: предчувствие любви и счастья расходилось от них кругами, дрожало в зимнем воздухе, как радиационное поле. Захотелось позвонить Андрею. «Хочешь – сделай», – сказала себе она. Мобильный, вынутый из кармана, оказался безнадежно севшим. Она подошла к бабкиному домашнему телефону – допотопному аппарату из зеленоватого пластика. На секунду замерев над трубкой, набрала московский номер. Гудок, еще один и еще… Маша крепко прижимала трубку к уху, судорожно думая, что сказать… Ведь надо, необходимо, наконец, найти слова, которые расставят все точки над «i» и вернут им их прошлую свободу и легкость в отношениях. Может быть, именно потому, что она так вслушивалась в эти гудки, Маша и расслышала его. Щелчок. Сухой, как выстрел из пневматики с глушителем. И вздрогнула. Звук в трубке стал чуть-чуть иным – в нем послышалась гулкость, возможность эха, будто она внезапно оказалась над пропастью. Она резко положила трубку обратно. Вот те на! Такого Маша не ожидала. Большие возможности – одно дело. Но для того, чтобы воспользоваться ими, нужно иметь мотивацию, и серьезнейшую. Почему-то она только сейчас по-настоящему поверила, что безумную Леночку Пирогову – убили. Даже не потому, что она могла выболтать что-то лишнее, а просто – на всякий случай. Чтобы даже не оглядываться в ее сторону: знает – не знает? Значит, убьют и ее, и бедную влюбленную Ксюшу, если они вдруг вступят внутрь того информационного круга, который господин Носов считает неприкасаемым. Маша задумалась. Итак, по телефону разговаривать не стоит. Это раз. Второе – ни в коем случае не следует впутывать в эту историю людей, каким-то образом связанных с коммуналкой. Прежде всего, старика Лоскудова. Ей почудилось, что она вновь открыла глаза в каком-то кошмарном сне, где длинный полутемный коридор коммуналки с обвалившимися стенами уходил в темноту, а по обе стороны стояли двери, двери, двери. И все они были закрыты.

Все, кроме одной.

Маша посмотрела в окно, за которым снова начал отвесно падать снег, превращая в студеную кашу черную, бликующую под ночными фонарями поверхность канала. Ей надо придумать им с Ксюшей путь к отступлению. Иначе и эта дверь захлопнется навсегда.

– Либо с Пестеля на Фонтанку. Либо проходная анфилада у Капеллы. Или уж ехать на Петроградку и там убегать в проходных дворах Дома Бенуа. Но не советую – сами раньше потеряетесь.

– Ясно. – Маша одевалась серьезнее, чем обычно: носки, пара свитеров, шапка и шарф. – Тогда вызови, пожалуйста, такси через час к Большой Конюшенной. И не отпускай машину, как бы они тебе ни названивали.

– Не нравится мне это, Машенция. – Любочка, склонив голову набок, внимательно на нее смотрела, будто размышляла, как в детстве: отпускать внучку одну гулять во двор или не отпускать?

– Я буду звонить, но кратко, – Маша зашнуровала высокие зимние ботинки, подняла на бабку глаза. – Это не опасно. Только хлопотно.

Любочка хмыкнула:

– Я так и поняла. Наталье-то что говорить?

Маша вздохнула: мать волновалась сейчас о дочери сильнее, чем в ее десять лет.

– Я сама ей позвоню, – кивнула она Любочке. – Не переживай. Если не успеем вернуться засветло, лучше снимем гостиницу на месте.

– Деньги есть? Вот, возьми, – бабка полезла к себе в сумочку.

– Любочка! – взмолилась Маша. – У меня все есть. Пока.

И она чмокнула морщинистую щеку.

– Никакие старые тайны не стоят… – начала Любочка. И, сбившись с наставительного тона, вздохнула и потрепала внучку по щеке. – Ладно. Иди, с Богом.

На место встречи она пришла чуть пораньше, чтобы оглядеться. Лоток с мороженым слева, справа – кричит в микрофон, рекламируя автобусные туры гостям Северной столицы, маленькая женщина в дубленке и лохматой шапке. Не заметив ничего подозрительного, Маша шагнула в глубь арочного проема на выходе из метро. Мимо нее дефилировала по Невскому неплотная в будничное дневное время толпа. Ксению она заметила еще на другой стороне проспекта – та шла, полностью погруженная в свои мысли: на носу очки с сильными диоптриями, большая сумка перекинута наискось через плечо и опасливо прижата к боку пуховика. Маша с удовольствием ее оглядела: в СМС она предлагала «прогуляться за городом», и сейчас Ксения являла собой воплощение интеллигентского стиля «выезд на природу» – невнятные шерстяные штаны заправлены в теплые сапоги, богатая шевелюра упрятана под пуховый платок. Маша усмехнулась – наверное, сама она выглядела не менее комично. Вот Ксения перешла дорогу и стала вертеть головой по сторонам, еще больше, чем обычно, схожая с птицей. Маша ждала, борясь с желанием сделать шаг вперед и прекратить Ксюшино трогательно-беспомощное ожидание. И дождалась – мужчину в синей спортивной куртке. Он выуживает мелочь из кармана джинсов, что-то говорит притопывающей от холода ногами продавщице мороженого. Она достает ему из лотка вафельный стаканчик в яркой упаковке и ждет, потому как мужчина смотрит совсем в другую сторону. Он смотрит на Ксюшу. А где второй? – щурится Маша. – Неужто свалился после вчерашней кладбищенской прогулки с внезапной простудой? Второго не видно. Что ж, пора. Маша сделала несколько шагов вперед и дотронулась до Ксюшиного локтя.