Дарья Дезомбре - Тени старой квартиры

– У меня есть знакомый реставратор, – кивая в сторону медальона, говорит Иван. – Я ему вырезал желчный пузырь.

Ксюша улыбается, нащупывает его руку.

– У тебя другие-то знакомые есть? Которым ты ничего не вырезал?

– Есть, – кивает он устало. И целует ее в висок. – Но мало.

Потом, кряхтя – все-таки этот выход в супергерои дался ему нелегко, – встает и приближается к камину. Подбирает с каминной полки алебастровый осколок: то ли грудь музы, то ли живот.

– Обидно, – говорит Ксюша, у которой нет сил даже подняться. Теплые волны облегчения плещут вокруг, нежно убаюкивают. – И в блокаду при бомбардировках не пострадал, и в коммунальную эпоху никто на него не покусился, а тут – на тебе. Шальная пуля.

Но Иван хмурится и лезет в черный, открывшийся зев. Ксюша молча смотрит, как он вынимает оттуда связку писем: их штук пятьдесят, перетянутых простой бечевкой. Несет их Ксюше, садится рядом. Она, хмурясь, смотрит на пачку в руках. На ней нет пыли. Конверты не пожелтели в своем тайнике, чернила не выцвели. Будто их отправили на прошлой неделе. Но почерк – прекрасный, каллиграфический, такому не учили даже в советской школе. Гимназический почерк. Дореволюционный. Эта завитушка над заглавной Г и залихватский хвостик маленькой «Д», идущий не вниз, а вверх и влево в адресе: канал Грибоедова. Конверт был распечатан. Ксения осторожно вынула тонкий листок, исписанный тем же изысканным почерком.

«Ненаглядная моя Ксюшенька, – прочла она и вздрогнула – это письмо хранилось для нее? Ей предназначается? – Ты и представить себе не можешь, как мне без вас тоскливо. Умом понимаю, что должен выполнять свой долг перед Родиной, но в снах часто вижу тебя, Сонечку и Лилечку и, стыдно сказать, – просыпаюсь в слезах».

– Письма из Германии. Судя по датам на почтовых штемпелях – все от 40-го года, – услышала она голос Ивана и будто очнулась – выдохнула. Ну, конечно! Ксения Лазаревна. В память о которой, как она теперь подозревает, и настояла назвать ее бабушка. Муж Ксении Лазаревны – летчик, откомандированный в нацистскую Германию, перенимать опыт. Сонечка – погибшая в войну дочь. Лиля… – Ксюша сглотнула, вспомнив маленькие красные ботиночки – подарок, привезенный из той поездки для единственной внучки. К концу войны никого из них уже не было в живых. Конечно же, Ксения Лазаревна сохранила письма. Адреналин от находки пересилил усталость – Ксюша встала, осмотрела разрушенный тайник с внутренней стороны – нашла что-то вроде крючка-«собачки». Наверное, еще дореволюционное изобретение. Кто были родители Ксении Лазаревны? Средней руки коммерсанты? Квартал-то не престижный, но близкий к рынку… Наверное, когда не было времени отнести крупную сумму наличных или драгоценности в банковский сейф, алебастровая Терпсихора и несла свою вахту. Кто мог тогда представить, что однажды камин окажется в местах «общего пользования» и мимо будут сновать все коммунальные обитатели?

– Она была научный редактор, – сказала Ксюша вслух. – Часто работала дома. Могла забрать письма, когда хотела. Но все равно – зачем их держать в тайнике? Кому они могли быть интересны, кроме нее самой?

– Смотри, – протянул ей Иван один из конвертов. – Тут вырезана марка. Одна из двух. И тут. И тут.

Ксюша молча перебирала конверты: рядом с красной маркой с профилем фюрера и надписью DEUTSCHES REICH кто-то вырезал маникюрными ножницами маленький прямоугольник.

– А есть те, где не вырезали? – спросила она Ивана, и тот вытащил несколько конвертов с двумя марками. Тут уже наблюдалось некоторое разнообразие в профилях: молодая девушка с гроздью винограда в волосах. Поверху надпись: Repub Franc.

Дама с полной шеей в чем-то вроде диадемы. По окружности: Postage, Mauritius, One Penny.

Еще одна леди, уже в полупрофиль, корона на голове, колье и серьги: Canada Postage, Twelve Pence.

Зеленоватый мужик в кафтане: Republica de Panama…

Ксюша съехала спиной по стене на пол, плюхнувшись рядом с Ваней.

– Мне нужно набрать Машу. Срочно.

Пули срывали ветки рядом, он петлял, как заяц, забавно вскидывая вверх ноги, только бы не споткнуться и не упасть – тогда конец. Вскоре выстрелы затихли, зашло солнце, но небо оставалось светлым – оно останется таким еще долго, часов до одиннадцати. Ему послышался собачий лай – если они пустят по его следу овчарок, значит, все пропало. Он заставил себя притормозить, вынул карту. Где-то здесь, совсем недалеко, должно быть озерцо: одно из тысяч озер, что отражают небо в бывших чухонских лесах. Нужно отыскать его во что бы то ни стало… Надо лишь перенастроить компас, а руки дрожат. Но вскоре он сумел чуть выровнять дыхание, расправил, присев на корточки, на коленях карту. Озеро могло быть только в одной стороне. Экономя силы, он сбросил рюкзак, прихватив с собой только складной нож и хлебную горбушку, и потрусил через лес. Не прошло и получаса, как он выбрался на пологий берег лесного озера. Ему показалось, что он оказался в театральных декорациях к какой-то сказке. Отражая остывающее после заката небо, озеро лежало ровным серебристым блюдечком: тихо-тихо, будто ждало его. Замерли по краям, словно часовые, темные высокие ели. Он сглотнул, на секунду замерев, а потом встал на четвереньки и жадно стал пить прохладную, отдающую торфом воду. Затем разделся, обмотал рубаху чалмой вокруг головы, жгутом из штанов привязал на спину сапоги. Медленно, стараясь производить минимум шума, вошел в озеро. Плавал он неплохо, да и вода приятно холодила разгоряченное бегом тело. Но далеко заплывать все же не рискнул: добравшись до середины, свернул влево. Вышел, отряхнулся, как пес, выжал штаны, вылил из сапог воду. Застегнул оставшуюся сухой рубаху. Чай, не замерзнет – лето. Он был еще напуган, но плаванье не утомило, а напротив, придало бодрости. «Ничего, – сказал себе он, съев из горсти запрятанную в карман и теперь размоченную в озерной водице ржаную горбушку. – Накося выкуси, мы еще и не так выживали». Смутно вспомнилось: мертвый город, скованный льдом, найденная в завалах обвалившегося после бомбардировки старого дома чумазая девочка. Всплыло воспоминание, как обрывок распадающегося белого тумана, и пропало. Надо настроить компас и идти вперед, к такой уже близкой границе. Он в аккурат успеет подобраться к ней в темноте. Светает рано – не стянут они за такой короткий срок серьезные силы на отдаленном посту. А он как раз отдохнет и часа в три утра, с восходом солнца, станет свободным человеком. Он кивнул и сделал шаг вперед.