Алекс Лоренц - Соня. Первый роман трилогии «Хоррор русского захолустья»

Смотрю я, значит, в эти слегка прищуренные глаза. Долго-долго. И мне начинает казаться, будто угол рта Кирилла Александровича поехал вверх. А один глаз прищурился немного сильнее. И от этого лицо сделалось каким-то не таким. Не то чтобы уродливым, но и приятным его уже не назовешь…

Померещилось. Нервишки расшалились.

Я ненадолго отвел взгляд от экрана. Перед глазами расплылись пятна фиолетового тумана.

Переключился со страницы Кирилла Александровича на Сонину.

Была в сети вчера в 22.30.

Хм… Мы с ней разошлись где-то в половину десятого. То есть еще час ее ВК был включен. Может, она даже с кем-то созванивалась или переписывалась.

Соня, где ты была все это время? Ты была жива? Или это только твой телефон продолжал жить своей жизнью? Или твой аккаунт ВК?..

Вот она, – жизнерадостная, с букетом цветов. От меня. Если бы с ней ничего плохого не случилось, она бы уже эту фотку удалила. И послала бы меня куда подальше. И я бы не возражал.

Уроки, что ли, сделать?..

Не, не буду. Ну их в пень. У меня железная отмаза: был на допросе в полиции. Предки подтвердят.

Пойду лучше посплю. Устал…

20

…Я лежу на кровати. Темно. На моей груди Алинина голова. Я вижу лишь ее волосы в свете экрана своего телефона.

Я листаю в ВК страничку Кирилла Александровича. Одна сплошная расчлененка: трупаки, кровища, части тел, внутренности. Фотки делались в одном и том же месте – подвале. Большое помещение. Подвешенные к потолку цепи, кресло с наручниками. Из стен торчат крюки. На двух из них, друг напротив друга, висят керосиновые лампы. В дальнем углу – деревянный стол. На нем – кусок хлеба, две сморщенные сосиски на тарелке, початая бутылка водки, банка с корнишонами. Маленькие огурцы похожи на отрубленные детские пальцы. В другом углу – продранный облезлый диван. Тоже забрызган кровью, но несильно.

Зачем Кирилл Александрович все это выкладывает? Он ведь казался нормальным мужиком…

А, точняк, это ведь не он…

Листаю вниз.

Обнаженная девушка в пыточном кресле. Вся в синяках и кровоточащих ссадинах. Позади, у стола, спиной к фотоаппарату кто-то стоит, склонившись. В слабом свете ламп можно разглядеть лишь очертания.

Я снова смотрю на девушку. Ее глаза вылезли из орбит. Кляп закреплен куском веревки – как будто длинный-длинный жуткий рот. Лицо изрезано ножом. Надрезы – не то буквы, не то символы. Лоб, скулы, щеки, подбородок, шея – знаки доходят до груди.

Эти прямые волосы. Растрепавшиеся и грязные, но все равно узнаваемые.

Соня! Что же он с тобой сотворил…

По моим щекам катятся слезы. Чувствую свое бессилие. Я никак не могу ей помочь.

Переключаюсь на самый верх страницы. Рассматриваю заглавную фотку Кирилла Александровича. Ехидная, злая, нездоровая улыбочка.

Я глажу Алину по волосам. Ощущаю влажное и липкое на своих пальцах.

Откуда этот противный запах? Мертвечиной, что ли, пахнет? Никогда не нюхал разложившиеся трупаки, но откуда-то знаю: это тот самый запах.

Может, это фотки с вэкашной стены учителя так пахнут?..

Зову Алину. Она не отзывается. Поворачиваю ее голову и понимаю, что… ничего, кроме головы, тут и нет.

Беру ее за волосы, смотрю в лицо. В то, что от него осталось. Сплошное истерзанное месиво. Вместо глаз две пустые ямы. Щеки порваны в лоскуты. Из гниющих пор сочится черноватая жижа.

Нижняя челюсть отваливается – и мне на грудь падают ошметки тухлого мяса, копошащиеся черви.

Швыряю эту дрянь в сторону. Она шмякается о стену. На обоях остается черное пятно.

Кирилл Александрович скалится. Рот перекошен. Из уголка по подбородку течет слюна. Волосы торчат колтунами. Пиджак мятый, с засохшими бурыми пятнами. Грязные, обломанные, кровоточащие ногти вцепились в подлокотники кресла. Пальцы от напряжения посинели.

Существо на экране сдавленно рычит и дергается, словно эпилептик…

21

Я продираю глаза, подрываюсь с кровати. Лицо покрыто холодным потом.

Алина?!

Нет, нет, нет, нет! Это все неправда! Все, что ты увидел!

Кажется, мои руки перепачканы трупной слизью. Посмотрел на них: нет, вроде все в порядке. Перевел дух.

На завтрак меня ждали яичница и серия вопросов про вчерашний день. Вести светскую беседу не было настроения. Родители мне и так вечером мозг трахнули, а теперь проснулся – и все сначала. Отвечал односложно. Вижу: они опять думают, что я наркоман.

– Ты почему такой бледный? – спрашивает мама.

– Ниче, просто, – отвечаю. Швыряю вилку на тарелку с недоеденной яичницей. Кусок в горло не лезет.