Иэн Бэнкс - Осиная фабрика

Я пришел домой к ужину, проглотил яичницу, мясо, жареную картошку с бобами и остаток вечера смотрел телевизор, доставая изо рта с помощью спички кусочки мертвой коровы.

Меня всегда раздражало, что Эрик вдруг сошел с ума. Хотя тут и нет переключателя — нормальный в одну минуту и душевнобольной в другую — нет сомнений, именно случай с улыбающимся младенцем запустил нечто в Эрике, неизбежно закончившееся его разрушением. Часть его не могла принять случившееся, не могла совместить увиденное с тем, как ему думалось, должны были обстоять дела. Может какая-то глубоко спрятанная часть Эрика, погребенная под слоями времени и роста как римские развалины под современным городом, верила в Бога и не выдержала осознание того, что если подобное маловероятное существо есть, оно страдает из-за происходящего с любой из тварей, которых предположительно оно сотворило по своему образу и подобию.

Что бы ни сломалось в Эрике, это была слабость, дефект, которого не должно было быть в настоящем мужчине. Женщины, как я знаю из сотен, наверное, тысяч фильмов и телепередач, не могут перенести по-настоящему важных перемен, которые происходят с ними, например, если их изнасилуют или их возлюбленный умирает, женщины сходят с ума и убивают себя, или просто болеют, пока не умрут. Конечно, я понимаю, не все они так реагируют, но это очевидное правило, и не следующие ему женщины в меньшинстве.

Должны быть и сильные женщины, женщины с большей частью мужского в характере, чем у большинства, и я подозреваю — Эрик был личностью со слишком большой частью женщины в ней. Чувствительность, желание не обидеть, тонкий, живой ум были в нем оттого, что он был слишком похож на женщину. До того отвратительного случая его женская часть никогда его не тревожила, но в момент чрезвычайных обстоятельств она оказалась достаточно выраженной и сломала Эрика. Это вина моего отца, не говоря уже о глупой сучке, которая бросила моего брата ради другого мужчины. Отец хотя бы немного виноват из-за первых нескольких лет жизни Эрика, когда он разрешал своему сыну одеваться, как тому хотелось и выбирать между платьями и штанами, Хамсворс и Мораг Стоувы правильно волновались по поводу методов воспитания племянника и предложили его забрать. Все могло бы быть по-другому, если бы не странные идеи моего отца, если бы моя мать не презирала Эрика, если бы Стоувы забрали его раньше, но все случилось как случилось, и я надеюсь: отец винит себя в той же степени, как виню его я. Я хочу, чтобы он постоянно ощущал груз своей вины, ночей бы не спал из-за нее, а когда все же уснет, видел бы кошмары, от которых бы просыпался покрытый потом в прохладные ночи. Он это заслужил.

Вечером после моего похода по холмам Эрик не звонил, Я пошел спать довольно рано, но я бы услышал звонок телефона, а я спал после своего долгого путешествия без помех. На следующее утро я встал как обычно, прогулялся по песку в прохладе утра и вернулся вовремя к хорошему, большому завтраку.

В доме стало очень жарко, душно даже с открытыми окнами, я не находил себе места, а отец был спокойней, чем обычно. Я бродил по комнатам, выглядывая в окна, ложась на подоконники, осматривая прищуренными глазами землю. Наконец отец задремал в шезлонге, я пошел в мою комнату, переоделся в майку и тонкий жилет с карманами, заполнил их полезными вещами, перебросил через плечо рюкзак и пошел осмотреть подступы к острову и, может быть, свалку, если там не будет слишком много мух.

Я надел темные очки и коричневые “Поляроиды” сделали цвета ярче. Я начал потеть как только вышел из дверей. Теплый, почти не охлаждающий ветерок нерешительно пытался дуть со всех сторон и приносил запах травы и цветов. Я размеренно шел тропинке, по мосту, по берегу залива и вдоль течению ручья, перепрыгивая через небольшие его ответвления и притоки, направляясь к участку, где можно строить дамбы. Потом я повернул на север, поднялся на цепочку смотрящих на море дюн и шел по их песчаным верхушкам, не обращая внимание на жару и усилие, которое потребовалось для карабканья по их южным склонам, я хотел смотреть на юг.

Воздух дрожал на жаре, все стало неопределенным и колеблющимся. Когда я дотронулся до песка, он оказался раскаленным, насекомые всех форм и размеров жужжали и толклись вокруг меня. Я отмахивался от них.

Вытирая пот, время от времени я смотрел в бинокль, поднимал его к лицу и смотрел на округу сквозь колеблющийся от тепла воздух. Кожа головы чесалась от пота, промежность тоже чесалась. Я чаще, чем обычно, проверял вещи, которые принес с собой, рассеянно взвешивая на руке мешочек с железками, трогая нож Боуи и катапульту на брючном ремне, проверяя, не потерял ли я зажигалку, бумажник, зеркальце, ручку и бумагу. Я выпил воды из фляжки, хотя вода была уже теплая и затхлая.