Энн Бенсон - Похититель душ

Он вздохнул, покачал головой, но не стал возражать.

Толпа сильно разрослась с тех пор, как утром мы вошли во дворец. Площадь перед ним была местом, где люди собирались по самым разным поводам: как правило, чтобы посмотреть на представление жонглеров или послушать менестрелей, иногда чтобы узнать какие-то важные новости. Подробности утренних свидетельств быстро распространились в городе, и сюда пришло невероятное количество народа. Разумеется, я не могла не обратить внимания на такое скопление и на гомон сердитых и взволнованных голосов.

Оказалось, что не я одна наблюдаю за происходящим; множество глаз было обращено на меня, и я чувствовала взоры, словно могла потрогать их руками. Я вышла из большой часовни, а следовательно, знала, что происходит внутри. Однако мои развевающиеся черные одежды меня защищали. Люди, глазевшие на меня, отворачивались, если я смотрела на них, лишь кто-то упорно не сводил с меня взгляда: я чувствовала это даже спиной. Обернувшись, я испытала неожиданную радость, узнав мадам ле Барбье.

Она почтительно мне кивнула, я кивнула в ответ и едва заметно улыбнулась. Мне очень хотелось подойти к ней и обменяться сочувственными словами, но мы обе не сдвинулись с места; нам было нечего сказать друг другу в данных обстоятельствах. Потом мы отвели глаза, и я зашагала на кухню, где кухарка налила мне тарелку супа, поскольку на большее у меня уже не осталось времени. Впрочем, меня это нисколько не огорчило – встреча с мадам ле Барбье придала мне новые силы.

На фоне Жана де Малеструа, сидевшего за судейским столом, де Тушеронд, который стоял перед ним, казался крошечным. Впрочем, он отличался хрупким телосложением, а его голос, походивший на женский, звучал очень тихо – что было только на руку прокурору, потому что нам приходилось прислушиваться к тому, что он говорил, и в часовне воцарилась гробовая тишина. Он сумел убедить взволнованных и сильно расстроенных свидетелей четко рассказать о невероятных вещах, случившихся с ними и их детьми, в присутствии такого большого количества могущественных людей.

– Будьте любезны, мадам, расскажите, пожалуйста, что произошло, когда вы передали сына Пуату...

Или:

– Месье, я понимаю, вам очень тяжело, но постарайтесь как можно подробнее сообщить суду, что, по вашему мнению, случилось с Бернаром...

Они ему все рассказывали, без колебаний признавались, словно он святой, хотя они и не были грешниками, а как раз наоборот, людьми, ставшими жертвами страшных преступлений. Они сообщали, когда впервые заметили пропажу детей, где они исчезли, кто первым известил о случившемся, почему подозревали милорда де Ре; более суровый дознаватель мог бы и не получить таких подробных показаний от робких свидетелей.

Мужчина по имени Андре Барбе рассказал об исчезновении сына мадам ле Барбье.

– Я заметил, как он рвал яблоки за домом Рондо, а с тех пор больше не видел... Он пропал, как и многие другие: сыновья Гийома Жёдона, Александра Шастелье и Гийома Гилерэ... Мы бы раньше рассказали о том, что случилось, но боялись мерзавцев, служивших милорду де Ре, потому что они угрожали нам тюрьмой, побоями и прочими бедами, если мы обратимся в магистрат, а когда один из нас все-таки нашел в себе смелость и сообщил о пропаже детей, его не стали там слушать.

Затем, к моему огромному удивлению, поднялась сама мадам ле Барбье.

– Позвольте мне, ваша честь, – сказала она.– Я хотела бы добавить еще кое-что к словам моего соседа.

На лице Тушеронда появилось неудовольствие.

– Хорошо, но только покороче, – в конце концов согласился он.

Она удивила нас тем, что прошла мимо помоста для свидетелей и направилась прямо к судейскому столу. Стражники сразу же напряглись, когда она выставила перед собой сжатый кулак и начала медленно потрясать им. Мне показалось, что таким способом она вбирает в себя мужество и решимость прямо из воздуха.

– Я проклинаю лорда Жиля де Ре навечно, – сказала она.– Пусть его душа отправится в темные глубины преисподней за то, что он сделал со мной и другими людьми. Пусть дьявол заберет его к себе и поджаривает на адском огне.

Тут же со всех сторон раздались крики одобрения. Жан де Малеструа приподнялся со своего места и громко призвал собравшихся к порядку, но безрезультатно: вдохновленная проклятием толпа не желала успокаиваться. Возбужденные вопли ликования смешивались со стонами боли несчастных родителей и с новыми угрозами. Так поносить своего суверена в присутствии епископа было немыслимо и граничило с ересью. И хотя я считала, что те, кому милорд причинил зло, имеют полное право высказать свои чувства, их крики были всего лишь выражением эмоций: последнее слово останется за Господом, и произнесет это слово Его слуга Жан де Малеструа.