Татьяна Полозова - Город постоянной темноты

— Я должен сдать тебя, Джон.

Если когда-нибудь вы испытали чувство безразличия, то вы никогда уже не сможете жить как прежде. Вы можете понять это, только если вам, действительно, хотя бы раз в жизни было по-настоящему все равно. Нет? Вас когда-нибудь окружало чувство отрешенности, когда некто высказывает вам о промахах, о преступлениях, о наказании, о долге, об обязательстве, а вы, будто в другой вселенной, мчитесь со скоростью больше трехсот километров в час мимо остального мира. Никогда? О, тогда вы не жили по-настоящему. Никогда.

В тот момент, когда я узнал, что Люку нужно сдать меня, чтобы выйти чистым, я не испытал ни страха, ни облегчения, ни высокомерного чувства ложного благородства. Если вы думаете, что меня прошибло осознание, что я делаю нечто высокоморальное ради своего друга, то вы ошибаетесь. Если еще пару недель мне бы сказали, что мой друг сдаст меня, то я бы плюнул вам в лицо или раскрошил челюсть. Но теперь я понял, что мне все равно. Мне все равно, что они сделают со мной, когда узнают о маленькой тайне, мне было все равно, что будет за это Люку, мне было все равно, как долго я простою в кандалах, как Марти или буду протирать чистым комбинезоном зассанный матрас в каталажке. Мне было все равно выживу я или нет.

Попробуйте как-нибудь «забить» на окружающих и вы поймете, о чем я говорю. Вы поймете, что значит чувствовать себя свободным. Если вам никогда не было плевать на всех, то вы никогда не были свободны. И в тот момент, когда Люк сказал мне, что расскажет о моем вторжении в кабинет Хейвса, я понял, что может спасти меня. Нужно просто понять, что ты можешь быть свободным, даже за колючей проволокой в городе постоянной темноты. Просто будь и все. Все не так уж сложно.

На следующий день меня даже не пустили в школу, сорвав прямо с завтрака в кабинет директора. Я стоял перед ним, словно, мертвый, не реагируя ни на слова, ни на увещевания, ни на истеричные крики, на которые он сорвался, видя мое безразличие. Он спрашивал меня зачем я пробирался к нему в кабинет, что я хотел найти, но я молчал. Смешно. Разве Люк не сказал тебе?

Он метался передо мной, как гиена перед умирающим, но еще сильным зубром. Он грозил мне, он просил меня, он даже говорил со мной спокойно, как с равным. Но он и так уже знал все. Ему нужно было признание. Как ни странно в подобных структурах бумажка важнее факта. И если ты признался, они могут сделать с тобой все, что угодно. Ты же виновен! Но если признания нет, то они лишь сожмут твое горло в тиски и тут же отпустят, дав волю и позволив сказать то, чего они хотят. Но они не опустятся до фальши в документах, будто для них подделка самый тяжкий грех. Звучит парадоксально после всех тех адовых мук, которые они несут за собой.

Люк сказал им, что я пробрался в кабинет, чтобы получить дела Колли и Карла. Это выглядело убедительно, и Хейвс даже не сомневался в правдивости. Как говорится, ложь легче всего спрятать между двумя правдами.

— Итак, мистер Рипли, Вы по-прежнему не хотите ничего мне сказать?

Я посмотрел на директора и, видимо, так красноречиво, что он раздраженно вздохнул.

Потом меня отправили в тюрьму к мистеру Кларксону, где уже должны были назначить окончательное наказание. Тот лишь бегло взглянул на меня и, кивнув охраннику, прошептал ему что-то на ухо. Я услышал только три цифры. 731. Странно, такой статьи не было. Неужели, здесь был еще один кодекс подпольнее подпольного?

Меня провели через камеры, в которых мне приходилось обычно бывать, в старый корпус. Я знал, что за темным коридором есть еще помещения, но никогда не бывал в них. Что только не рассказывали о них! Говорили, что это старые камеры, где до сих пор томятся узники, еще со времен массового расстрела; что это подпольная лаборатория для опытов, где из воспитанников делают таких, как Дед; что это кабинеты для секретных заседаний администраторов, да и Бог знает, что еще. И вот я, Джон Рипли, могу узнать, что там такое, просто получив слабохарактерного дружка-предателя!

В коридоре было темно, а в крыле, куда мы вышли светили тусклые желтые лампы. Здесь было всего три камеры, зарешеченные и с тухлым запахом помоев.

— Посидишь пока здесь. — Втолкнул меня в одну из них охранник. Никакого дезинфекционирующего душа, никакого комбинезона. Просто грязь, слякоть, слизь и сырость. И крысы. Конечно, вот кто был настоящим хозяином этой тюрьмы. Я сел на пол, потому что больше присесть было некуда, и стал ждать. Я знал, что это всего лишь чистилище перед отправкой в ад.