V.S. - Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

Интересный заявитель, – болен открытой формой туберкулёза; подал в суд на органы ЗАГСа за то, что они отказываются выдавать его новорождённому сыну свидетельство о рождении на русском и английском языке, а выдали на русском и татарском языке. В заявлении он использовал такое выражение: «Выдали свидетельство о рождении на русском и на неизвестном мне языке». Такой предсмертный национализм никому из участников дела не импонировал. Наверное, только я был на стороне несчастного умирающего психа. Чтобы состав суда и участники не заразились смертельной болезнью, откуда-то приволокли специальную кварцевую лампу, которую направили прямо на заявителя. Пока заявитель рассказывал вкратце суть своих претензий, он несколько раз заходился кашлем, потом отхаркивал мокроту в платок и продолжал. Естественно, все старались не дышать, и про себя брезгливо материли больного. Ребёнок без документов, тоже больной этой самой болезнью, не мог получить медицинскую помощь, и, обе стороны использовали этот факт как аргумент в свою пользу, по крайней мере, делали вид, что это аргумент в их пользу, но, упрямый факт всем назло выглядел нейтрально. «А где мать ребёнка», – спросила здоровенная прокурорша. Откашлявшись, заявитель ответил: «После рождения больного сына, она сказала, что вы мне оба не нужны – больные, и ушла». Все напряглись. Через какое-то время судья объявил перерыв и, всех как ветром сдуло из зала. Остались только я и здоровенная прокурорша.

– А что все такие пристрастные, – завёл я беседу.

– Закон есть закон есть закон есть закон естьзакон естьзако… – понижая громкость голоса, ответила она.

– Почему бы вам не дать его сыну свидетельство о рождении на русском и английском? – я не стал ждать её ответа, потому что знал – ответа у неё нет, продолжил. – Я тоже не хочу, чтобы мои документы были на татарском языке, и, когда я получал в четырнадцать лет паспорт, моя мама заплатила деньги (взятку), чтобы не делали вкладыш на татарском языке! И все платили этим жирным татарским старухам в паспортных столах, чтобы они не подшивали татарский вкладыш к паспортам.

Прокурорша сидела с каменным лицом. Я знал, что она была русская. Или она, прежде всего прокурор?! Или женщина? Или мать? Или госслужащая? Или конь с железными яйцами? Или человек? Мне было наплевать на всё, я продолжал рассуждать вслух.

– Вам не кажется, что система должна быть немного гибче? Ну, знаете, как в притче о гибкой ветви под снегом и толстом суке под тем же снегом. Гибкая вервь прогибается и сбрасывает с себя снег, а толстая, – знаете что? Толстая ломается! Так-то! – я напустил на себя безумный вид взлохмаченного революционера. – Знаете, что я хочу вам этим сказать? Что не равен час и грянет революция! О-го-го! И не сексуальная (хотя вые…т многих), а та самая – настоящая, когда «никто» станет «всем», а… – участники процесса ввалились в зал во главе с судьёй, прервав мою проповедь.

*****

Вторник. Мне становится наплевать на результат моей работы, наверное, это реакция психики сродни реакции физического тела на увечье, когда шок нейтрализует боль. Все куда-то подевались, я откатился на стуле от письменного стола и прижался затылком к стенке, – так я мог подремать минуту-две не рискуя рухнуть на пол. Только начались сны, как дверь открыли – пришла девочка, которая разносила иски по судьям, я не знал её имени. «Привет», – сказала девочка разносящая иски. «Привет», – ответил мальчик, который новенький, который всегда спит на ходу. «А что, судьи нет», – задала девочка риторический вопрос, потому что в этот момент смотрела в пустое пространство кабинета судьи. «Есть, только сейчас он невидимый», – с абсолютно серьёзным лицом проговорил я. «Ха-ха», – довольно быстро отреагировала девочка. Кстати, о шутках, – судья, у которого я работал эти две недели, обладал отличным чувством юмора, этот юмор был замешан на эрудиции, интеллигентности, хорошем вкусе, широком кругозоре и знаниях реалий современного мира. Лет восемь-десять назад я бы смотрел ему в рот. Например: какой-то представитель, передал ему привет от какой-то его одногруппницы, которая заведовала правовым отделом в каком-то «плюшевом» институте. Он с серьёзным видом два раза переспросил её имя, а потом, с ещё более серьёзным видом говорит: «Она ничё что-ли?». Ржали (именно ржали) все. Шутка становится удачной и от того тоже, кто её произносит. Однако, время обеда. После обеда я взял за правило минут двадцать спать у себя в машине, опустив спинку сиденья водителя; зимой конечно, так не получится, да и меня уволят, наверное, до зимы-то!..