Ким Лиггетт - Последняя жатва

Вечер четверга, вечер пирога из всякой всячины. Обычно в такие вечера в форму для запекания кладется все, что не съедено с начала недели, заливается мясной подливой и покрывается тестом, чтобы получилась корочка. Звучит неаппетитно, но получается довольно вкусно.

Джесс берет себе лучший кусок, тот, который пекся в задней части духовки, так что корочка на нем получилась по-настоящему хрустящей, а маме всегда остается самая худшая часть – непропеченный кусок из середины. Она уверяет, что любит эту часть больше всего, но все равно никогда к ней не притрагивается. Просто двигает ее вилкой по тарелке, один круг, другой, третий и так далее, пару раз коля ее зубьями для полноты картины.

Каждый в семье по-своему справлялся с тем, что на нас свалилось, но иногда мне кажется, что именно мама взяла на себя самое худшее из того, что это нам принесло, – позор.

– Как у тебя дела с пшеницей? – спрашивает мама, а я отвожу глаза. Не могу и дальше смотреть, как она делает вид, будто ест.

Умничка гордо выпрямляется:

– Все по графику, осталось сорок четыре акра.

Я чувствую, как она стучит по ножке своего стула, несомненно, ровно сорок четыре раза.

– Мне нужны новые шмотки, – говорит Джесс так, что это звучит скорее не как просьба, а как требование.

Я коплю деньги на обучение Умнички в школе Всех Святых, но пока не хочу, чтобы об этом кто-то узнал. Скажу только после того, как ее примут.

– Знаешь, я ни за что не дам тебе заработанных потом и кровью денег, которые мы получим за урожай, чтобы ты накупила себе одежды, в которой все равно собираешься прорезать дырки.

Джесс открывает рот как можно шире, чтобы показать мне полупережеванную еду.

Умничка хихикает:

– А вот мне не нужна новая одежда.

– Кто бы сомневался. – Джесс мерит ее взглядом с головы до ног. – Да тобой не заинтересуется ни один парень, разве что это будет граф Дракула.

Умничка с силой пинает ее под столом. Мы с мамой не обращаем на это внимания. Если тебя пинает Умничка, то, скорее всего, ты это заслужил.

– Завтра ведь важная игра на домашнем поле, – говорит мама, с тихим возгласом устремив взгляд на стену, где раньше висел календарь, как будто она по-прежнему видит и календарь, и обведенную кружком дату. – Сегодня вечером тебе нужно съесть еще один кусок пирога. Как-никак завтра тебе понадобится вся твоя сила.

Мы все застываем на своих местах, тревожно переглянувшись. Обычно лучше ей подыгрывать. В конце концов она вспомнит, что к чему, и, когда это случится, сляжет. Честно говоря, я не знаю, что хуже.

– Тебе нужен браслет из цветов… для Эли? – спрашивает она, продолжая возить еду по тарелке.

От воспоминаний меня передергивает. В прошлом году я собирался после игры пригласить Эли на танец и наконец сказать ей о своих чувствах. Но вместо этого я провел вечер, лежа в пшенице, горюя по отцу, думая о том, что только что убил того хавбека, и проклиная тот день, когда появился на свет.

Я смотрю на гостиную, и хотя свет там не горит, честное слово, я все еще могу различить светлое пятно на том месте, где раньше висело распятие.

Я заставляю себя проглотить еще один кусок и смотрю на настенные часы – 21:06. Не знаю, сколько еще я смогу это выдержать.

– Твой отец в последнее время работает допоздна, но не беспокойся, мы приедем на стадион вовремя, к началу матча. Мы ни за что его не пропустим.

– Почему никто не может это сказать? – Джесс с громким звоном роняет нож и вилку на стол. – Ты же знаешь, что сегодня за вечер, верно? Первая годовщина. Можем мы хотя бы теперь убрать папин стул? Ведь он уже не вернется. Он умер, мама. Он сошел с ума, и теперь мы должны за это платить.

Улыбка сползает с лица Умнички. Мама опускает глаза на свою тарелку.

В каком-то смысле я чувствую облегчение от того, что Джесс перебила маму, но никак не могу поверить, что она и впрямь это сказала. Я сердито смотрю на нее.

– Что? – Джесс комкает свою салфетку.

Я тупо смотрю на бледного цвета овощи и мясо, пропитанные мясной подливой, и чувствую тошноту. Несколько раз я тыкаю свою порцию вилкой, но потом извиняюсь и прошу позволения уйти.

– Конечно, дорогой, – с усталой улыбкой говорит мама. – Тебе же надо отдохнуть перед завтрашней важной игрой. – Она встает, чтобы счистить объедки с моей тарелки, но я сам отношу ее к мойке. Сейчас я не могу смотреть на маму. Это слишком больно.

– Я не хочу, чтобы ты и дальше обслуживала меня за ужином, – говорю я и, не дожидаясь ответа, ухожу.