Александр Музалевский - Следопыт

– Я же извинился перед ней! – Недовольно крикнул я, не поворачивая кресло.

– Не понимаю о ком вы. Но к вам приехали! – Радостно говорила женщина из персонала. Тут я обернулся.

– Что? Кто? – Одна бровь от недоумения поползла наверх.

– Они сказали, что Вы всё знаете. – В оранжерею посыпались дети в форме скаутов, они несли стулья, столы, еду, напитки.

– Что тут происходит? – Нервно спросил я. Ко мне подошла женщина в костюме председателей мэрии.

– С нами связался Ваш персонал и всё нам подробно объяснили. Мы очень рады посетить такую личность как Вы. Для лагеря Ваш поступок сыграл огромную роль, в перевороте устава и традиций! Вам не о чем беспокоится, не стоит переживать, мы просто хотим услышать от Вас историю. – Она говорила, улыбаясь, всё время. Я не понимал, как ей удается держать скулы в напряжении так долго. Затем до меня стал охватывать страх реальности. Снующие дети, местные репортеры, появились колонки и микрофон. На меня давила обстановка, как стены давили в больнице, мне хотелось иметь на спине панцирь, чтобы прятаться в него словно черепаха, когда вокруг такая суматоха.

– Послушайте, – Вновь ко мне обратилась женщина из председательства. – Вам не стоит бояться. Ваша история произвела фурор в те времена, но сейчас на Вас смотрят как на героя нового времени. Дети вдохновляются Вашим упорством, вашей выдержкой, стойкостью, смелостью.

После этих слов я задумался, и вся история в одно мгновение всплыла как четкая картинка в моей голове. Я кивнул, и меня подкатили к трибуне с микрофоном. Дети, подростки сидели вокруг меня, разливая напитки, передавая друг другу вафли. Было полное ощущение, что я лишний на этом празднике. Я прокашлялся в микрофон.

– Здравствуйте. – Хриплым голосом начал свою речь. Колонки слишком громко дублировали мой голос. Я повернулся, к женщине из мэрии, демонстрируя неприязнь всем своим жалобным видом. Она подошла ко мне, натянув свою рабочую улыбку, но не успела она вымолвить и звука, как я опередил ее:

– Мне неловко говорить в микрофон, эти динамики, они не отражают всей моей скрытой доброты и искренности. Я вижу, как детям наплевать, что говорит очередной старикан за тумбой. Позвольте мне быть любящим дедушкой, в окружении своих внуков. – Кажется, женщина меня поняла без лишних слов. Замкнула челюсть и попросила детей перестать суетится на своих местах. Меня спустили с тумбы в оранжерею к детям. Так я мог видеть их на одном уровне. Очень давно я не вставал самостоятельно со своего кресла. Я почувствовал прилив сил, почувствовал, что я еще кому-то нужен. Оперившись на подлокотник, на трясущихся ногах и руках, я встал с места. Ко мне было ринулся персонал, но я рукой показал, что всё в порядке. Взял свою деревянную трость, обвел взглядом скаутов, заглядывая им в глаза. В них я узнал себя, семьдесят лет назад. Всё затуманилось, перед глазами стоял 1949 год, канун моего отъезда в лагерь…

Перешагивая, через одну ступеньку, я вмиг спустился по лестнице в коридор. Приемные мама и папа сидели на кухне. Мама Эмили готовила завтрак, а папа Билл читал утренний выпуск «Дейли-Экспресс». В том возрасте, я зачастую называл их просто по имени. Не обращая на них внимания, я метнулся в прихожую к входной двери.

– Дастин! Почта уже на столе! – Оповестила Эмили из кухни. Я поднял плечи, сжал кулаки и зажмурил глаза. Тяжело выдохнув, мне пришлось развернуться на месте и направится на кухню.

– Я же просил не доставать почту из ящика без меня… – Максимально сдерживая раздражение, сквозь зубы прошипел я. Эмили молча подвинула мне тарелку с вареным яйцом, тостом, жареным беконом и фасолью в томате. Рядом с тарелкой Билл положил стопку конвертов:

– Смотри, они лежат в том же порядке, в каком принес их почтальон.

Я знал, что мама всегда просила, прежде чем открывать почту отведать завтрак. Мои руки лежали на столе, огибая тарелку, но взгляд мой косился на стопку разноцветных конвертов. Глубоко вдохнув, я начал уплетать завтрак. Эмили и Билл обменялись взглядами и довольные, улыбнулись друг другу. Они усыновили меня, когда мне исполнилось четыре года. Я не помню свою родную мать, всё, что я помню это католический сиротский приют в Берлингтоне и темнокожую сестру, издевавшуюся над нами. За одиннадцать лет жизни с приемными родителями я не подвергался физическому насилию со стороны Эмили или Билла. Они меня не баловали игрушками, детей моего возраста на нашей улице не было, дарили мне учебники и энциклопедии по праздникам. Мама привила мне этикет и безукоризненность, а папа хладнокровие и мужество. В школе я был тихоней, отличником по всем предметам, обожал военную подготовку. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, родители сказали, что подарят мне путевку в лагерь бойскаутов на целое лето. Уже третью неделю июня я бегаю к почтовому ящику каждый день в надежде самого заветного для меня конверта.