Анна Летягина - У памяти твоё лицо

– Необучаема. Неоперабельна. Вряд ли доживёт до совершеннолетия. Устала. Больше так не могу. Невозможно.

Мамин голос. Что такое «совершеннолетие»? И первые два слова какие-то непонятные.

– Увози, пока она не проснулась. Пока они обе спят. Забирай её и увози.

Это снова мама. Сейчас Дине понятны все слова, и каждое её кусает больно-больно! Папа громко отодвигает табуретку – он вот-вот войдёт в детскую! Дина, зажав себе рот, чтобы не закричать, бежит к кровати, ложится и накрывается одеялом с головой, оставив маленький просвет, чтобы наблюдать за происходящим. Папа вытаскивает Дарину из кровати, берёт на руки, доходит с ней до двери и застывает в задумчивости. Наклонясь вместе с Дариной к стулу, он берёт с него одной рукой зайца и выходит из комнаты. Дина вскакивает с кровати и устремляется в коридор за папой. На пороге она спотыкается и падает, но тут же поднимается, не чувствуя боли, и бросается сзади на отца, вцепляется в его рубашку, которая с треском рвётся по швам.

– Не надо, пожалуйста! Папочка!

Из кухни выбегает мама и обнимает Дину. Но объятия эти кажутся Дине сейчас злыми, холодными, неприятными.

– Ты почему не спишь? Немедленно вернись в кровать!

– Не увозите её! Пожалуйста!

– Твою сестру везут к врачу – она скоро вернётся. Ей нужна срочная помощь!

– Неправда! Она никогда не вернётся! Заберите тогда меня вместе с ней! Без меня она не выздоровеет! Я должна быть с ней!

Папа в это время, по-прежнему держа Дарину и её любимого зайца, неподвижно стоит лицом к входной двери. Дина вырывается из маминых рук и, упав, начинает биться головой об пол. Боли она совсем не чувствует. Её заглушает другая боль, которая гораздо острее. Перестаёт она только тогда, когда маме удаётся силой поставить её на ноги – и тут же она слышит звук закрывшейся за папой входной двери. Всё. Дарины больше нет. У Дины подкашиваются ноги, и она снова падает на пол. Мама садится рядом с ней на корточки и повторяет, что Дарина скоро вернётся. Но, говоря это, она отводит взгляд куда-то в сторону, поэтому Дина ей не верит. Папа их с сестрой когда-то научил распознавать врунишек: если кто-то, произнося какие угодно слова, не смотрит тебе в глаза, он точно лжёт. Это значит, что они с Дариной больше никогда не увидятся? Дина чувствует, что рыдания вот-вот разорвут её на части, но успокоиться никак не может. Она уверена, что в случившемся есть и её вина. Ей нужно было не спать спокойно по ночам, а всё время быть настороже: оберегать Дарину от опасностей, а ещё – постоянно прислушиваться к разговорам мамы с папой за стеной, в соседней комнате. Ведь самые ужасные секреты обычно оживают именно под покровом ночной тьмы – тогда-то и можно их узнать. Об этом во многих сказках говорится. Да, стена слишком толстая, и разобрать можно разве что какие-то отдельные слова. А уж если там что-то обсуждают шёпотом, так вообще ничего не слышно. Но так происходит в обычное время, а по ночам даже у животных обостряется слух – об этом тоже написано в книжках, которые папа читал им вслух.

Обиднее и ужаснее всего то, что Дина заранее увидела собственными глазами беду, давно подстерегающую Дарину! Просто в глубине души надеялась, что всё обойдётся, и гроза не разразится. Даже когда у неё в руках оказалась та жуткая ночная фотография, на которой папа несёт Дарину к машине, чтобы увезти её из дома. «Я придумала для нас с Даришей совсем другую сказку!» – с горечью и отчаянием думает Дина. Сказочные истории ведь всегда должны заканчиваться хорошо! Дина ещё не слышала и не читала ни одной, в которой был бы грустный финал: с расставаниями, потерями, разочарованиями. Почему же тогда та, что она сочинила, не сбылась, и конец у неё оказался совсем не счастливый? Как будто какой-то коварный злодей взял да и переписал его.

Мамин голос, шепчущий утешительные слова, теперь кажется очень далёким и чужим. Она уговаривает Дину пойти спать, потому что завтра нужно снова рано вставать, чтобы подготовиться к школе. Но Дина не может подняться с пола. Она больше не чувствует собственных ног – будто их нет вовсе! И её самой – тоже. В коридоре сейчас находится другая девочка. А Дина – где-то там, в неизвестности, рядом с Дариной. Здесь же – только её призрак. Эту незнакомую девочку её мама отводит в детскую. «Почему она её называет моим именем и укладывает в мою кровать?» – удивляется про себя Дина. Она плывёт в комнату следом за этими двумя людьми, потому что призраки не умеют ходить. Но у них и болеть ничего не может, насколько знает Дина, а ей по-прежнему очень больно. Сев рядом с девочкой, мама гладит её по голове и ласково приговаривает, что всё будет хорошо, и Дарина вскоре поправится. А когда ей станет лучше, она вернётся домой, и они все снова будут вместе. «Откуда они знают мою Даришу?» – недоумевает Дина. Мама девочки начинает тихонько напевать колыбельную, которую Дина очень хорошо знает, потому что они с Дариной много раз её слышали перед сном. Может, незнакомке и удастся уснуть под эти звуки, а Дине – вряд ли, потому что в нежный мотив колыбельной то и дело врывается грубый, низкий голос ведьмы, звучащий у неё в голове и непрерывно твердящий: «Мне было жутко смотреть в её глаза. В них нет никакой надежды на улучшение. Никакой надежды. Никакой надежды. Никакой надежды».