Сергей Семипядный - Бегство… Следствие… Когда время…

Необходимое на столе, и вот уже Пушкин поднимает рюмку размером с бокал.

– Выпьем с горя.

Мозгун отрицательно мотает головой.

– Да за упокой ведь! – возмущается Испанец.

– Я – потом, – скривился Мозгун.

Выпили и по второй. Испанец, захмелевший и повеселевший, откинул на спинку кресла своё грузное тело и уставил круглые рыбьи глаза на Мозгуна.

– Что скажешь, Мозя? Комар – твой ближайший сосед и конкурент.

– Мой? – попытался максимально вытянуть лицо Мозгун. – Если и мой, то не только. Вы почему ко мне припёрлись?

– По велению сердца и гражданского долга, – вскинув голову, нагло заявил Пушкин.

– Ах даже так? – не без усилия усмехнулся Мозгун. – Вы, гляжу, за чистосердечным пришли. Если так, базара не будет.

– Гонишь? – прищурился Испанец.

– Да нет, сидите на здоровье. Андрон, пошарь там… на кухне, ну, в холодильнике. Чего найдёшь там…

Чис поднялся и вышел. Затихли его шаги, наступила тишина. Мозгун сидел с закрытыми глазами и ни о чём не думал. Не потому, что не о чём было, не по этой причине. Сил у него не было, совсем не осталось. Конечно, лучше экономно говорить, чем дорого молчать. Однако каким образом это сделать возможным, если и веки-то поднять – труд неимоверно тяжёлый? А тут – губы, зубы, гортань и ещё чёрт знает что. И всё это надо приводить в движение. И при этом следить за кадровым составом выпускаемых слов и звуков.

– Сергеич, пошли посмолим на балкончике, чтобы больного не обкуривать, – поднимается Испанец.

Мозгун приподнял веки, пошевелил губами, но звуков не родил. Ну и плевать.

– Чудной сегодня Мозя. Тебе не показалось? – расплылся в хитроватой ухмылке Испанец и принялся теребить свою козлиную бородку, за которую и получил своё погоняло.

– Прихворнул болезный, – развёл руками Пушкин.

– На почве чего? Затеял передел, а потом перетрухал? Язва у него, вишь ли!

– Не знаю. Но что-то совсем тухлый. Таким его ещё не видал. Попробовать ещё раз Чиса ковырнуть?

– Необходимо выбрать истинную точку прицеливания, – не без пафоса изрёк Испанец. – Возможно, трэба бить у самый центр, то бишь в лоб.

– Что ж вы, хозяин там, а вы тут чего-то, а? – объявляется в дверном проёме Чис. – Может, вам баньку распалить? Можно и о других аспектах досуга шевельнуть мозгой.

Испанец жестом останавливает его.

– Да мы, братан, по делу, если ты не забыл. Хотим понять, зачем тебе и твоему пахану вся эта мудянка с кровавой какофонией. На что он рассчитывает?

– Да, что он хочет найти в этой буче, кровавой, кипучей? – кивает Пушкин.

Чис словно в изумлении вскинул руки.

– Да вы чё?! Я же говорил! Мы не при делах! А патрон и вообще час назад узнал! От меня! Да нам оно и не надо.

– Ой ли? А небезызвестные заправочки? – подковырнул Испанец.

– Ха, нам и без них есть куда расширяться. Да мы плюнули на них давно. Мы же с банками завязались.

– Да ладно, угомонись, – щурится Пушкин. – Мы-то знаем, что лучше переесть, чем недоспать.

– Да я поклясться могу чем угодно! – стучит себя в грудь Чис. – И патрон вам скажет, что мы тут… Что мы это…

– Твой патрон что-то не того… – перебивает Пушкин. – Не патрон, а гильза твой патрон.

– Использованный, – подхихикнул Испанец.

Чис нахмурился, но промолчал. Он доложит обо всём Мозгуну. Он доложит, а там уж не ему решать. Однако будь он на месте босса, то уже давно бы принял кое-какие кадровые решения, он бы почистил окружающее пространство.

Когда гости возвратились с лоджии, Мозгуна в кресле не оказалось.

– А дэ вин? – удивился Испанец.

– Хорош хозяин, – поддержал Испанца Пушкин. – Баиньки, видно, отправился. Так, нет, Чис?

– Не здоровится ему. Да и, – Чис усмехнулся, – незваный гость хуже татарина, в народе говорят.

Он прекрасно знал, что Пушкин по национальности татарин. И это только в переводе на русский он Александр Сергеевич. А на самом деле Анвар какой-то там Сырычёртзнаетегокакойбекович.

Гости (которые хуже татарина) переглянулись.

– Что ж, нам пора, – проговорил Испанец, суровым взглядом сверля Чиса, затем направился к выходу.

Пушкин последовал за ним. На Чиса он не смотрит, глаза его почти полностью закрыты, губы плотно сжаты, а на щеках горит румянец и играют желваки. Он не изрёк ни слова. Потому, вероятно, что любые звуки, будучи им произведены, незамедлительно сложились бы в нечто исключительно нецензурное.

– Ты, как я понял, готов упаковать Мозгуна и, естественно, Чиса. Так? – с улыбкой говорит Пушкину Испанец, когда они входят в лифт.