Владислав Несветаев - Мурло

Когда Гена буром просверлил дыру во льду, Домрачёв оживился: – Не узкая ли дырка? Пролезет? – встав со стула, он с интересом заглянул в неё.

– Мы ж не на охоте, – улыбнулся Гена, опуская крючок на леске в воду. – Пролезет, куда денется.

– Смотрю, все сворачиваются уже, – сев, Степан Фёдорович осмотрелся. – Ну и дураки, – сказал Гена. – Мы с тобой, Степан, сейчас столько наловим, что увезти не сможем.

Домрачёв заулыбался, как ребёнок. Ему было интересно смотреть – сам держать удилище он не хотел.

– Хряпнем-ка давай по чашечке, пока рыба проснётся, – предложил ему Гена, кладя на лёд укороченную удочку и доставая из сумки рюмки из нержавейки. – Отчего ж не выпить? – радостный, Домрачёв откупорил бутылку. – За что? – спросил он, поднимая уже наполненную рюмку.

– Давай-ка за упокой души. Помянем.

– Помянем, – тихо сказал Степан Фёдорович и закачал головой.

Выпили не чокаясь. Гена часто задышал холодным воздухом, а Домрачёв, как слепой, замахал руками и затараторил:

– Закусить, закусить бы.

– На, на, – Гена протянул ему блинчик.

– Ох, хорошо, – счастливо сказал Домрачёв, откусив.

– Сейчас клевать начнёт – вообще заживём, – взяв удочку в руки, заулыбался Гена. – Ты подержать не хочешь?

– О, нет-нет-нет, – отказался Степан Фёдорович. – Я посмотреть любитель. – Ну смотри, смотри, – сказал Гена, глядя на поплавок.

– А щуки здесь водятся? – с интересом спросил Домрачёв. – А как же? Водятся, конечно. Больше скажу тебе: я ловил, и не одну, однако ж мы с тобой на мякиш её не словим. Это мормышки нужны, удилище хорошее, крюки. Её на живца, по-хорошему, Степан, надо.

– Так мы сейчас живца и выловим, – сказал Степан Фёдорович, как будто знал, о чём говорил.

Он в глубине души хотел вернуться с рыбалки героем, неся за жабры огромную, килограммов на тридцать, щуку. Ему хотелось удивить и Нину, и, особенно, Катерину. До того, как Домрачёв узнал о существовании Егора, иначе, как на ребёнка, пускай взрослого и красивого, смотреть на Катю он не мог. Однако ж теперь, зная, что она общается с мужским полом, причём, по-видимому, тесно, Степан Фёдорович взглянул на неё под другим углом. Он прекрасно сознавал свою непривлекательность, свой возраст и, вообще говоря, ничего непристойного себе не думал, но ему почему-то хотелось понравиться ей – всё водка. Ох уж эта водка!

– Ну, Степан. Какого же живца? – заговорил Гена с несдерживаемым раздражением.

Домрачёв был не лучшим рыбаком. В этом деле он соображал мало: рыбачить ходил редко, ловил в основном всякую мелюзгу, щуку в жизни в руках не держал. Гена зимнюю рыбалку любил больше летней, потому что мог ловить на середине водоёма: на глубине. Для летней рыбалки у него не было хороших снастей, и он обычно забрасывал не дальше, чем на три-четыре метра от берега.

– Мы сейчас с тобой окуней наловим, плотвы. Чего нам эта щука? К ней знаешь, с каким подходом нужно? Больше намучишься. А вкус, – он махнул рукой. – Пробовал когда-нибудь?

– Не пробовал, по правде сказать, – обиженно сказал Домрачёв. Ему хотелось поймать щуку – не важно, какой у неё был вкус. Хотелось и всё. Он впервые был на зимней рыбалке.

– Ну и не пробуй никогда. Одни кости, – стал брезгливо перечислять Гена, – сама сухая, мясо вонючее.

– Вонючее? – не веря, что у щуки могут быть изъяны, скептически спросил Домрачёв. – Отчего ж?

– Ну ты хоть знаешь, где она водится?

– Ну, – ища подвох, осторожно заговорил Степан Фёдорович, – как где? Там, в реках, в озёрах.

– Оно понятно, – не умея скрывать недовольство, перебил его Гена, – не в морях же. Ты скажи, где именно в озёрах?

– Ну, не знаю, – заволновался Домрачёв. – Мы вот, скажем, не над ареалом сидим случайно?

– Вот видишь, Степан? – самодовольно заговорил Гена. – Русский человек, он такой: другой бы молчал да не умничал, а у нас, вишь, в крови чушь молоть, когда не разбираешься в вопросе, – Гена мягкой интонацией старался сгладить остроту слов, но они всё-таки укололи Домрачёва.

Он, как обиженный школьник, опустил голову и молча уставился на поплавок, шмыгая носом. Гену стали мучить угрызения совести. Он с жалостью смотрел на поникшего Степана Фёдоровича и пытался побороть в себе эту жалость, но не мог. Он понимал, что взрослый человек в здравом уме не станет дуть губы из-за подобной глупости, но вид у Домрачёва был такой, что у Гены не возникало сомнений: он сказал вовсе не глупость, а действительно обидную вещь. Гена был сродни людям, говорящим, что они ненавидят детей, но дай им ребёнка в руки, тают, глупеют и чаруются.