Михаил Шрай - Не ставший героем

– Вкусно? – искажал прибор мягкий голос.

Сглотнув приступ гордыни, парень скупо отпустил: «Да».

– Ну, ешь.

– Я ем. – Старался Коля как мог не прозвучать грубо. – Сегодня снимешь цепь?

Но вместо прямого ответа Мистер Икс опустился на кресло, что так же стояло перед столиком со вчера. На вещах в Комнате уже скапливалась пыль. Книги лежали не нужными, стекло не-окна зияло зловещей пустотой. Из ведра доносился специфический запах, хоть оно и было прикрыто крышкой, но это не навело похитителя на мысль о том, чтобы прибраться или как минимум позаботиться об элементарной гигиене этого места содержания. Ложка за ложкой Коля открывал глаза. Должно быть, зрачки привыкли намного раньше, чем его внутреннее состояние, и потому он продолжал щуриться ещё долго как бы в укор за свои страдания похитителю.

– Сперва я хочу убедиться в трезвости твоих намерений, Коля. Чтобы обойтись без сцен, да?

– Всё, я всё понял. Я буду послушным. – В этом содержалась агрессия, но только та её часть, что стала подавленной и ориентированной на себя.

– Я очень рад, что ты всё понял. Если это правда так, то завтра ты сможешь свободно гулять по Комнате.

Больше попыток получить желаемое прямо сейчас мальчик не предпринимал. А какой толк?

За его молчание, согласие и питание Мистер Икс вернул кровать на прежнее место. Более того, когда он выкатил тележку с пустой тарелкой и стаканом, в Комнате по-прежнему горел свет. Его уход, хоть, вероятно, и был долгожданным, очевидно не принёс ребёнку особого облегчения. По какой-то причине, Коля только напрягся сильнее, лицо его стало хмурым. Таким, каким бывает у человека, терпящего зубную боль. В своей заслуженной послушанием постели его стала бить дрожь.

Это была повисшая тишина покинутой жильцами квартиры. Хотя люди в ней ещё находились. Считалось, что в ней текло проживание. Мама Саши стояла перед иконой Божьей матери в спальне. Настолько обжитой, что скорее уже просто запущенной. В ней детские игрушки повзрослевшего старшего сына и оставленные для переделки платья юности самой матери. В них она уже, скорее всего, никогда не поместится. Вещи лежали желейной кучей с верхушкой пыли на них, даже украшенные обветшалой салфеточкой. Одно кресло было занято ими, на другом громоздилась одежда главы семьи. Что же находилось в двух крупногабаритных шкафах, один из которых даже запирался на ключ, и вообразить было страшно. Всё это излишество теснило кровать к подоконнику, откуда сыпались сухие листики герани в перелитых горшках. Губы матери дрожали и замирали, чтобы не поддаться слезам, сжимались под ними и принимались перебирать слова снова.

– …только бы он был живым, пусть только живой. Пресвятая Богородица, ты видела страдания сына, ты святая, а я не могу. Не дай мне увидеть гроб моего ребёнка. Молю, пусть Сашенька вернётся живым…

Шёпот был ограничен пределами спальни, и уже в длинном коридоре по курсу к залу и кухне её слов не было слышно. В полумраке остальных комнат господствовала тишина. Скребущаяся, тревожная. Присутствие мужчины выдавали лишь гигантская кружка с осевшим на стенках чаем и засыхающий раз через утро в прозрачном стакане перед зеркалом бритвенный станок. Месяц назад время в этой квартире сломалось. Их отношения не закончились в том дне, но они стали бледными.

Умывшись, женщина стояла и требовательно смотрела на себя в зеркало. Что это? Осуждение, вина? В коридоре она надела лёгкую куртку, туфли и вышла из дома.

Сегодня свой дом она покинула на целый час раньше, ведь перед работой ей нужно успеть забежать в кафе на ответственную встречу. Сейчас она торопливо ударяла каблуками по асфальту на пути к тесной пекарне «Домашний и сытный».

Внутри светло и безлюдно, единственный посетитель – Константин – поднялся при виде гостьи и указал рукой на свободный стул. Обои вполне позитивные с малиновой клеткой на белой основе, а в нижней части облицовка необработанным деревом в тон лёгким стульям и столикам. В небольшом кафе всего две пары мест и длинная витрина, за которой стояла продавщица, бестактно наблюдая за посетителями. Впрочем, сразу после получения заказа она занялась работой, а отдав женщине её чёрный чай, удалилась помогать в подсобном помещении. В зале остались лишь двое.

– Доброе утро. – Опрометчиво заявил мужчина.

Вид его был виноватый, хотя он и старался держаться на равных. Что-то в нём просачивалось аурой наружу, говорившей слишком очевидно: «простите меня за то, что я не испытываю вашей боли».