Михаил Шрай - Не ставший героем

Больше блокнот не получал царапин кончиком ручки, и его местом оставалось соседнее сиденье возле непримечательного безвредного парня с круассаном и стаканчиком кофе за рулём. Аромат капучино заполнил весь салон, да и пусть, что окно было открыто. Когда напиток закончился, его запахом можно было наслаждаться ещё долгое время. Костя наслаждался не только им.

Скоро школьники сделали достаточно фото, и сели рядышком все втроём. Самый высокий слева, а девушка справа от Коли. Он достал сигарету, его друг сделал то же самое. Пока камера отвлекала девушку, она не спешила присоединяться к друзьям. Только листала снимки, горячо комментировала, что-то подправляла.

– Скинь мне вот эту! Блин, я здесь такой красивый! – черноволосый парень рассмеялся.

Его смех был наивным и высоким. Если бы другой человек наблюдал эту сцену, должно быть, он бы рассмеялся с ним вместе. Один человек наблюдал. Он улыбался.

Ночь. Никто с улицы не слышит этого сбитого дыхания. Этих просящих стонов, застрявших в горле скованного ребёнка. Он скован насильником, и он скован страхом. Он лежит в чужой постели, которую ему навязали. В ней неудобно, потому что она – олицетворение подавленной воли. Он ворочается в кошмарном сне, но не может проснуться. Может быть, он ещё не готов просыпаться, и ему нужен этот ужасный сон? Голос едва прорывается через дрожащие губы, голова пытается отвернуться на подушке в сторону, но картинка внутри головы. Саша отталкивает от себя одеяло, но не может оттолкнуть монстра во сне. Его ноги дёргаются, футболка прилипла к груди, что не может наполниться воздухом, сдавленная ужасом. Веки мокнут, из-под ресниц сбегают слёзы отчаяния, но он не может выйти из кошмарного сна. Его страх продолжает сидеть на нём сверху и запрещает кричать, чтобы проснуться. Где-то под потолком плафон тускло освещает пространство, часов, примерно, на четыре утра. И вдруг Саша просыпается от своего воя: «Помогите мне! Помо…гите…»

Несколько секунд он лежит неподвижно и дышит, насколько может. Вдыхать и выдыхать. После долгого, пропавшего во времени своей продолжительностью дыхания он сворачивается в клубок, натягивает на себя одеяло. Лежит так какое-то время, а потом выглядывает, переворачивает одеяло сухой стороной к себе и снова зарывается с лицом внутрь. Так он лежит до утра.

Костя заходит в дом в наушниках, из которых вырывается тяжёлая музыка. Неуёмный ритм барабанов, перегруз гитар, крик женского вокала превращается в мужской от освобождённой агрессии. Движения парня спокойные, будто он слушает вальс. Он смотрит в зеркало и даже улыбается себе довольно мило. Вряд ли можно догадаться со стороны, что на его душе не спокойно, если не слышать истерику из наушников. Он нажимает на стоп, неторопливо складывает плеер на стойке возле входной двери. В прихожей строго, даже грамотно выдержан стиль. Массивная подставка под зонт, тёмные плотные шторы. Входя в дом, попадаешь в уютный приют деревенского тепла, надёжности, неизменности. Как будто бы здесь всегда будет один день. Всегда настенные панели, и в них всегда гигантские цветы. Всегда широкая напольная ваза возле окна. Всегда осенний диван с деревянным корпусом перед погасшим камином. Всегда тишина.

Костя проходит в кухню, открывает холодильник спокойно и достаёт бутылку пива. Он садится за стол так аккуратно, будто стулья и мебель из карамели и могут хрустнуть в любой момент. Бутылка в его руках шипит, расставаясь с крышкой, и опускается на поверхность столешницы. Косте достаточно сделать один глоток, и он закрывает глаза, погружаясь в путешествие в другую вселенную. Их открывает другой человек – он уверен в себе и он разозлён. Ещё несколько глотков жадно втягиваются спешным рядом, и когда они проваливаются глубоко в тело и душу, со стуком парень ставит пиво на стол.

– Я просто не понимаю… – начинает он относительно спокойно, – Неужели так сложно хотя бы попытаться!? – ярость нарастает с каждым словом в геометрической прогрессии, – Просто… попытаться дать нам шанс? Это что так сложно? Я даю ему шанс каждый день! Неужели это настолько тяжело сделать? Почему мне его жизнь должна быть дороже, чем ему самому!? Ну вот очень хорошо – давайте мне все всё будут делать, приносить мне еду, эти гамбургеры, салаты, готовить супы по два долбанных часа каждый божий день, искать подход, танцевать вокруг меня хороводы, а я буду просто спать и истерить «домой хотю! Домой хотю!» Фу! Мерзость! – с тяжёлым усилием слова выкарабкивались изо рта, – Сколько я убил на тебя времени! Бесполезная ты тварь! Хоть бы на шаг приблизился! На один малюсенький, драть его, шажочек! Я как проклятый уже свою работу по днищу пустил, покупаю тебе какие-то пироги! А ради чего!? Чтобы ты ещё на меня орал и указывал, что можно, а чего нельзя? Я решаю здесь, что кому можно!