Татьяна Корсакова - Светочи Тьмы

– Спрашивай, – сказал Август и потянулся за бутылкой с самогоном.

«Не возникало ли у вас ощущения, что некоторые строения обретают душу? Я понимаю, что вопрос лежит в сферах, далеких от научных, но мне очень важно получить на него ответ».

Еще как возникало! Его благословением или проклятьем было именно это умение вдохнуть жизнь в неживое. Но не в его силах было контролировать свое творение. Возможно, он мог почувствовать его темную душу, но понять не мог никогда.

«Я спрашиваю не из праздного любопытства, а оттого, что Свечная башня кажется мне живым существом. Или, вернее будет сказать, не живым, но разумным. Глупость и блажь, скажете вы, и я не стану возражать! Я сейчас обнажаю перед вами свою душу, мастер Берг. Возможно, душа моя тоже тронута той болезнью, что поражает всех в Горисветово. Но в отличие от остальных, у меня есть очень большое преимущество, у меня есть вы, мой учитель!»

В носу вдруг засвербело, а глаза зачесались. Август шмыгнул носом, устало потер глаза. Это самогон всему виной. Самогон и холод, который непременно сопровождает албасты даже в самый жаркий день.

«Это темное место, мастер Берг! Темное и страшное! Я не знаю, когда именно оно стало таким, но Свечная башня изменилась. Мы проектировали нечто удивительное и радостное, а получили нечто удивительное и страшное. И теперь я прошу у вас совета, учитель. Как мне быть? Мне кажется, все, кто живут в Горисветово, в большой опасности. Или происходящее – всего лишь порождение моего воспаленного ума? Как бы то ни было, а я намерен в ближайшее же время выяснить, что происходит! Всех благ! Ваш преданный ученик Л. Ступин».

Август отложил письмо, задумался. Сказать по правде, все, о чем написал парнишка, могло оказаться вовсе не плодом его воспаленного ума, а блажью графини Горисветовой. На своем веку Август навидался и не таких странностей. Но на своем веку он навидался и такого, чего никогда не пожелал бы ни одному человеку. Он бросил быстрый взгляд на албасты. Та была безмятежна, не обращала внимания ни на него, ни на играющую с кончиком ее косы кошку. Захотелось вдруг спросить, что она, вековая нежить, думает об услышанном. Но спрашивать Август не стал, знал, что албасты ничего не ответит. Он поежился от исходящего от нее холода и приложился к бутылке с самогоном. Исключительно, чтобы согреться…

Время шло. Череда унылых дней проходила перед мутным взором Августа. Август пил, в самогоне черпая силы и ища надежду. Он не стал отвечать Леониду. Да и что он мог ответить этому мальчику? Подтвердить его самые страшные догадки? Успокоить и тем самым отсрочить его неминуемое столкновение с тяготами настоящей жизни? Про то, что сам он собирался облегчить эти тяготы, Август уже и думать забыл.

Он пил. Здравые мысли посещали его лишь ранним утром. Они приходили вместе с жутчайшим похмельем и головной болью, впивались в грудь острыми когтями, порождая одно единственное желание – снова напиться! Но Август позволял себе ровно час мучений и относительной трезвости. Это стало его правилом, позволяющим хоть на час почувствовать себя человеком.

Одним таким серым и мучительным утром Август взялся за перо и бумагу. Нет, он не сел писать письмо Леониду. Ему все еще нечего было сказать мальчику. Он сел писать письмо своему старому пермскому приятелю. Приятель промышлял частным сыском, а кроме того, время от времени выполнял для Августа кое-какие деликатные поручения. Приятеля звали Свирид Петрович Самохин, он имел крепкое тело и острый ум – все то, что так необходимо в сыскном деле! Тем серым и мучительным утром Август обратился к Свириду Петровичу сразу с двумя просьбами. Только на то его сил и хватило. Письмо спустя два дня он передал востроглазому мальчишке, имя которого все никак не удосуживался запомнить. Мальчишка приплывал на остров три раза в неделю, привозил Августу корреспонденцию, еду и запасы самогона и был единственной связующей нитью между островом и Чернокаменском. Этот же мальчишка через неделю привез Августу еще одно письмо от Леонида. Или скорее сказать, не письмо, а коротенькую записку.

«Все хорошо! Я осознал, как сильно ошибался!»

Вот так, безо всяких предисловий, начиналась эта записка.

«Я открылся Агнии Витольдовне! Как же мне стыдно и неловко за те мои детские подозрения! Только моя молодость и неопытность могут быть мне оправданием. Я все-все понимал превратно! Мучил себя, досаждал вам, учитель, своими детскими страхами. Все решилось. Нет, все решится в ближайшее время! Не знаю, прочли ли вы хоть одно из моих посланий, дорогой мастер Берг, но это письмо я пишу лишь затем, чтобы выразить вам свою безмерную признательность. Не было и нет в моей жизни человека более уважаемого, чем вы. И я не устану благодарить судьбу за то, что она подарила мне такого учителя! Спасибо! Навеки ваш, Л. Ступин».