Софья Мироедова - Амузия

– Так сильно невер, – на его глаза снова навернулись слёзы. – Сорри.

– Что ты слышал? – по-прежнему шептала я.

– Что-то другое, не те саунды, что южал. Эназер звук, такого ещё не было. Он просто взорвал мой брэйн.

– Я видела цвет, – призналась я. – Страшный, не из этого мира.

– Это всё стикер? Что он с нами сделал?

Я насыпала заварки в чайник и пожала плечами:

– Сломал.

– Я не буду чай, – Максим поднялся, открыл буфет с напитками и стал там рыться. – Джонни Вокер, – он кивнул. – Фор ю?

– Нет, – я протянула ему чистый стакан.

Он одним глотком выпил порцию, я залила заварку кипятком и стала ждать.

– Тома, – начал он, меня передёрнуло, не переношу это обращение. – Айм нот лайк зет, я почти вылечился… Я умею держать себя в руках, – Максим налил ещё стакан и заглянул мне в глаза. – Я не хотел тебя пугать.

Я кивнула. Мне хотелось остаться одной, но выпроваживать его было как-то неудобно. Мне снова было его жаль. Он выпил ещё, отставил бутылку со стаканом, подошёл ко мне и крепко обнял. Максим чуть ниже меня, как большинство людей, но держится так, как будто я крошечная и юная. Неприятно.

– Ай вонт ю, – шепнул он мне на ухо. Меня обдало горячим дыханием.

Внутри всё сжалось, что если бы он вновь принялся меня душить? Я старалась отогнать эти мысли, ведь я уже тогда была почти уверена, что во всём виновата гарнитура.

– Не сейчас, – я попыталась освободиться, но он только сильнее стиснул объятия.

– Прости меня, – повторил он.

Мне сложно вспоминать тот день. Ведь я избегаю людей и отношений. Максим не поинтересовался, хочу ли я быть с ним. Он просто заключил, будто между нами что-то есть, и его уже было не разубедить. Жаль, что он обычный и такой скучный. Мне бы хотелось вызывать подобную страсть у кого-то яркого.

На следующий день мы пошли к Дмитрию Андреевичу, чтобы возвратить гарнитуры. Куратор сверился с настройками, произвёл испытания на своём оборудовании и сказал, что это был сбой, такого не должно повториться. Я отказалась вновь использовать наклейку, тогда Дмитрий Андреевич принёс нам новые. Максим согласился попробовать ещё раз. Безумие! Он ведь чуть не убил меня, что может толкнуть человека на повторный риск? Куратор попросил нас дать изобретению второй шанс и сказал, что мы можем провести несколько дней в клинике под наблюдением. Максим согласился. Я наотрез отказалась. Но гарнитуру взяла.

Его не было двое суток. Позже он поведал, что вновь слышал эти звуки, но на этот раз они не привели его в бешенство, хотя остались такими же странными. Кроме него их не слышал никто.

Я тоже носила гарнитуру. И этот невыносимый цвет преследовал меня. Я вдруг начинала замечать, как части тел прохожих окрашивались в этот переменчивый оттенок и отделялись от них. Я видела искажённые цветом очертания машин, будто он растягивал их как жвачку, расплющивая содержимое. Это было бы мучительно, если бы не одно но. Я стала воспринимать цвет. Таким, как видите его вы. Сейчас это прошло, я по-прежнему страдаю монохромазией. Но тогда я воспринимала цвета без музыки. Я вдруг поняла, почему они носят свои имена. Например, я впервые увидела, что вещи цвета апельсина окружающие называли оранжевыми.

Это стало наркотиком. Я решила потерпеть побочный эффект. В конце концов, я видела этот уродливый цвет не постоянно. Он только пробивался, как росток из земли. Как дети учатся ходить и говорить, так и я училась новому восприятию, сама того не осознавая.

Думаю, у меня закрались сомнения, только когда мы встретились с Максимом в следующий раз. Он принёс охапку белых лилий. Это было мило, но глупо, учитывая, что я начала распознавать оттенки. Мы были в парке, что у Дмитровского Собора. Сидели у неработающего фонтана. Мне было скучно, кажется, я продолжала с ним видеться из жалости. Максим чем-то похож на заблудившегося щенка. Тянет помочь ему.

Он рассказывал мне о своих занятиях, я тогда очень удивилась, что он играет в театре, ведь была уверена, что он какой-нибудь бухгалтер или программист. Я разглядывала последние листья на деревьях. Мне совсем недавно стало ясно, что они тоже оттенка апельсина и заката. Вдруг мою идиллию нарушила вибрация того самого страшного цвета. Она начала нарастать, и я уже напряглась, ожидая очередного леденящего душу видения. Как вдруг Максим схватил меня за руку и, повернувшись в сторону дурного цвета, зашептал:

– Вот оно! Ты слышишь? Нойз…

– Нет, – затаив дыхание ответила я. – Но я вижу.