Карин Жибель: Каждый час ранит, последний убивает

Да, кстати, мне жаль, что ягненок умер просто так. Что он закончит жизнь в мусорном ведре. Но что такое желудки Шарандонов, если не мусорные ведра?

Это бедное животное в общем похоже на меня. Я тоже родилась просто так. Чтобы закончить жизнь в мусорном ведре.

Зажигается свет, и дверь моей клетки открывается. Я думала, это Сефана, но на пороге стоит ее муж.

– Иди сюда!

Я знаю, что меня накажут. Наверное, заставят спать в гараже. Ничего, переживу.

Он хватает меня за руку и тащит в кухню. Сефана смотрит на происходящее, у нее на лице застыла ярость.

– Ты что натворила? – кидает мне Шарандон. – Сегодня у нас были мой директор и коллеги с работы! Что они обо мне подумают?

Что ты полный дурак, Тьерри Шарандон! – первое, что приходит мне в голову. Но я проглатываю слова и стираю с губ улыбку.

– Эта дрянь специально так сделала, – говорит Сефана. – Чтобы нас на посмешище перед друзьями выставить!

Шарандон с силой встряхивает меня, как будто собирается оторвать руку.

– Я отобью у тебя желание смеяться надо мной! – орет он.

Мне страшно, но я ни о чем не жалею. Он хватает меня за волосы и тащит к плите. Зажигает самую большую конфорку, ждет, пока та нагреется. Потом берет мою правую ладонь и прижимает ее к конфорке.

Ужасная, чудовищная боль. Ее не описать словами.

К горлу подкатывает тошнота, крутит живот, дыхание прерывается. Я пытаюсь высвободиться, ору от боли. Но вырваться из рук мучителя невозможно. Я кручусь во все стороны, задыхаюсь от собственного крика.

Наконец Шарандон отпускает меня и толкает к столу. Усаживает на стул, не дает встать, удерживая за плечи. Мои страдания невыносимы, кожа на ладони полопалась.

– Мне кажется, она голодна! – говорит он жене.

Пока Шарандон удерживает меня на месте, Сефана заставляет меня проглотить десяток столовых ложек фрикасе.

Я задыхаюсь. Плачу. Умираю.

Чтобы меня не стошнило, Шарандон закрывает мне рот своей грязной рукой.

– Все ясно, сучка? – изрыгает он. – Еще раз сделаешь, в огонь мордой ткну!

Он него несет вином, глаза налились кровью.

– Проси прощения! – добивает меня Сефана. – Сейчас же!

Шарандон убирает руку, я дрожу всем телом.

– Давай, проси прощения! – повторяет Сефана.

– Простите! Простите! Простите…

Мама садилась рядом со мной, брала меня за руку и просила закрыть глаза. И ее обволакивающий голос нежно баюкал меня, унося в страну сновидений.

Тогда меня еще не звали Тамой.

Я ничего не знала о жизни.

Тогда я засыпала с улыбкой.

Наверное, потому, что ничего не знала о жизни.

Вторая ночь около нее.

Около этой девушки, которая боролась за собственную жизнь. Иногда она на несколько секунд открывала глаза, и ее полный ужаса взгляд встречался с его взглядом. Потом ее веки опускались, и она снова погружалась в забытье.

Иногда вскрикивала. Иногда стонала. Иногда произносила несколько слов, которые было не разобрать.

Она бредила.

Габриэль мог часами оставаться в комнате и наблюдать за ней, но ничего не делал для того, чтобы ей помочь. Потому что не забывал, что эта девушка должна умереть.

Он, кстати, уже начал рыть ей могилу – чуть выше по склону, в лесу. Идеальное место на ближайшие века.

Он мог бы приблизить ее конец, задушить ее подушкой или сдавить тонкую шею.

Она была легкой добычей.

Но желания укоротить их встречу у него не было. И пока девушка сражалась со смертью, Габриэль пытался представить ад, через который она прошла, чтобы очутиться здесь. Он ничего о ней не знал. И в конце концов, это было, вероятно, и к лучшему.

Тама уже месяц оборачивает вокруг правой руки чистое полотенце и закрепляет английской булавкой. Ожог никак не заживает. Надо сказать, что ей не дают никаких лекарств. Никаких мазей.

Никакого облегчения.

Только немного холодной воды и старое полотенце.

Каждый вечер она снимает эту непритязательную повязку и осматривает обожженную до кости ладонь. Боль уже не такая сильная, как в начале, но она еще не прошла. Постоянная ноющая боль.

С того дня Тама держится подальше от греха. Она уже не осмеливается задавать какие-либо вопросы или снова испортить ужин. Девочке не хочется, чтобы ей изувечили и вторую руку.