Ши Эрншоу - Мрачные сказки

Я не знаю, когда именно жизнь Рут скатилась под откос. Она всегда была упрямой, толстокожей и тупоголовой. А после смерти наших родителей, ушедших друг за другом с разницей в пару месяцев, у нее окончательно сорвало резьбу. Сестре было всего двадцать, когда не стало родителей, но она быстро превратилась в девушку «не-доставай-меня-или-получишь-по-морде». Хотя это тоже нравилось мне в ней. Ее стойкость – жизнеспособность. Ее твердая позиция: «Я-в-состоянии-сама-о-себе-позаботиться». Увы, такое жизненное кредо мешало Рут просить меня о помощи, не позволяло ей признаться в том, что она нуждалась в своем старшем брате.

Я полторы недели следовал за ее послеобразом. По стопам сестры меня вела сколотая ракушка, которую я обнаружил в коробке с вещами, отданной мне Рут на хранение месяцем ранее. Роясь в той картонной коробке в поисках какого-нибудь подходящего предмета, я узнал ракушку, привезенную сестрой из нашей поездки в Пасифик-Сити (штат Орегон); мне тогда было двенадцать, а Рут – только семь. Но все эти годы она хранила ракушку, спрятав в коробке. Кусочек нашего детства. Надломанную, как она сама.

Я сжимал эту ракушку в руке, когда подошел к номеру в мотеле и распахнул настежь дверь, по какой-то причине оставленную приоткрытой. Было четыре часа утра. При виде Рут я замер как вкопанный на пороге, потому что узнал это отсутствующее выражение на ее лице, ссутулившиеся плечи, странные полузакрытые глаза. Мне уже доводилось видеть раньше такой взгляд. И сразу понял: сестра умерла.

Я пересек комнату, опустился рядом с ней на колени и сжал ее ладонь в своей руке, как сжимал в детстве, когда ей было всего семь лет. Когда мы оба были детьми и она, проснувшись от ночного кошмара, заползла ко мне в кровать. А еще я заплакал – рыдания сотрясли мою грудную клетку так, словно внутри разбился хрупкий, но емкий сосуд и его содержимое выплеснулось наружу. Это было леденящее, тяжелое осознание: я нашел Рут слишком поздно. Родители уже давно покоились в земле, и вот теперь не стало сестры. Я почти физически ощутил боль одиночества.

Полиция установила, что сестра умерла той самой ночью, за несколько часов до того, как я ее нашел. Портье сказала, что Рут взяла номер в мотеле накануне, около десяти вечера. Еще одна постоялица, чей подбородок перекашивался вправо, когда она говорила, а глаза были неспособны ни на чем сфокусироваться дольше, чем на несколько секунд, заявила, что из номера Рут никто не входил и не выходил. Это не было убийство. Смерть сестры была тем, на что и походила: самоубийством.

Пустой пузырек с сильнодействующими таблетками, валявшийся возле раковины, и токсикологическая экспертиза подтвердили предварительную версию – передоз. Точнее, оксикодон вкупе с мышечными релаксантами. Рут выпила не три-четыре таблетки, а два десятка. Достаточно для того, чтобы лишить себя шансов на выживание.

Следователь допускал несчастный случай. Возможно, Рут ненамеренно выпила столько таблеток. Она не собиралась кончать с жизнью. Но я-то знал, что это неправда, потому что увидел послеобраз сестры. Она стояла возле раковины в ванной со светло-коричневым линолеумом на полу и потрескавшимся зеркалом (предыдущий постоялец ударил по нему кулаком, и от эпицентра удара по его поверхности расползлась паутина трещин). Я увидел, как сестра поднесла к губам пузырек и проглотила все таблетки, даже не подумав их пересчитать. А затем склонилась над раковиной и запила их водой прямо из-под крана. Быстро и эффективно. В том затхлом номере дешевого мотеля не оказалось даже примитивного стакана для воды. Это засело в моей голове и до сих пор не дает мне покоя – бесчеловечность, негуманность того обстоятельства, что даже свой последний глоток Рут не смогла испить из нормального стакана.

Я знал, что она пребывала в депрессии в последние годы, но даже не подозревал, насколько все было плохо, насколько глубоко упала Рут в ту чертову яму – головой вперед, как Алиса в кроличью нору. Я должен был догадаться! Я должен был это понять – по уже наполовину отсутствующему выражению ее глаз! Но не догадался, не понял…

Рут даже не оставила записки. Лишь заглотнула таблетки и отключилась. Наверное, предполагала, что я ее найду. Возможно, сознавала, что я увижу ее остаточный образ и тут же пойму, что она сотворила. Без всякой записки – она была лишней. Рут знала, что ее брат увидит все сразу, как только приедет: это жуткое слайдшоу быстро сменяющихся сцен. И, быть может, именно поэтому она, выпив воды из-под крана, посмотрела в разбитое зеркало и… подмигнула. Рут подмигнула мне! Прощальный жест, последнее «Прощай!».