Василий Воронков - Страх звёзд

– Но позвольте… – пробормотал он, повернувшись к Томашу. Глаза его удивлённо захлопали. – Разве это личная каюта? Похоже на кладовую! Тут даже нет…

– Отличная каюта! – сказал Томаш. – У меня такая же. На стене – пульт. Кровать выдвигается, на экран можно вывести изображение с наружных сенсоров, а вот настройки гравитации не трогайте, по полу размажет.

– Как это – размажет? – вздрогнул Джамиль.

– Красиво, ровным слоем. Гравы у нас подглючивают слегка. Впрочем, это так, рекомендация. Каюта в вашем полном распоряжении.

Джамиль зашёл в отсек и уставился на металлический ящик, который Томаш накануне перетащил сюда из кают-компании.

– А это, – проговорил он, – тоже будет здесь?

– Трюм у нас всё равно забит гильзами, положить его больше некуда. К тому же вы за эту штуку отвечаете. Вот я и решил, пусть она будет поближе к вам.

Джамиль качнулся из стороны в сторону, изображая грядущие сбои в работе гравов.

– Но как же я буду проводить здесь всё время? В этой каюте так мало места, что у меня уже голова кружится!

– Я думал, вас предупредили, что у нас несколько стеснённые условия. А у вас какие-то проблемы? Боязнь замкнутых пространств?

– Нет-нет! – замотал головой Джамиль. – У меня никаких проблем нет, вы знаете, я вообще очень много летал на различных кораблях, просто этот отсек, я никогда бы не подумал, что бывают отсеки настолько маленькие.

– Других тут нет, это малотонажный корабль, – пожал плечами Томаш. – К тому же литийский, под другой рост, – он поднял руку и коснулся пальцами потолка, – всё рассчитано. Вы-то, наверное, уже привыкли к огромным бакарийским суднам. Я думал, Айша рассказала о том, что вас тут ждёт.

– Да, но…

– Если это для вас критично, то ещё не поздно отказаться. Я вас пойму. Обидно будет, конечно, если вы не сможете к нам присоединиться, но что поделать, попробуем сами справиться.

– Нет! – выпалил Джамиль. – Вы не понимаете! Это миссия очень важна для меня и не только для меня! Из-за важности этой миссии я готов справиться, я готов!

– Что ж, отлично! Тогда пойдёмте, я вам покажу, как санузлом пользоваться. Он у нас один на всех, и есть некоторые нюансы в его работе.

Джамиль страдальчески вздохнул и засеменил вслед за Томашем.

– Я обязательно справляюсь, обязательно, вот увидите! – не замолкал он. – Наша миссия очень важна, она прольёт свет на одну из величайших загадок последнего времени!

– Я думаю, вы драматизируете, – сказал Томаш. – Вряд ли исчезнувший грузовоз наделал столько шума. Сейчас вон каждую неделю корабли исчезают.

– Но он ведь вернулся, понимаете? Вот увидите, о нас, о нашей миссии ещё напишут в новостях!

– Главное, чтобы в некрологах не написали, – сказал Томаш.

Взлёт запланировали на раннее утро, сразу после рассвета, и Томаш волновался так, словно выходил в космос впервые.

Джамиль не затыкался ни на минуту и приставал с бессмысленными расспросами то к Томашу, то к Ладе, оставив в покое лишь Насира, который сразу послал его к херзац матерах. Джамиль спрашивал, сколько на корабле двигателей, какой модели используются гравы, отличается ли расчёт времени на литийских кораблях от бакарийских, дадут ли ему подключиться к корабельному вирту, чтобы полюбоваться фальшивыми звёздами – и так далее, и тому подобное.

– Я ему когда-нибудь шею сверну, – сказала Лада.

Окно на взлёт дали настолько узкое, что даже предполётную подготовку пришлось проводить по сокращённой программе. Томаш чувствовал непонятное, отдающееся ноющей болью в груди беспокойство, но списал всё на долгий перерыв в полётах. В командной рубке стоял такой же запах, как на мёртвых кораблях, которые годами дрейфуют в космосе.

Насир необычно долго устраивался в ложементе, хотя за две дюжины полётов на «Припадке» давно должен был привыкнуть к своему прокрустову ложу – он что-то бурчал о том, что автоматическая программа настройки, которую никто и пальцем не трогал, каким-то образом сбилась, и теперь ложемент наверняка сломает ему хребет при первых же перегрузках. Лада заняла место второго пилота – ложемент не вызвал у неё нареканий, зато она пожаловалось на голографический экран, мерцающий, как она выразилась, до боли в глазах.

– Эта древняя хреновина всегда мерцала, – сказал Томаш.

Он вдруг подумал, что никому в действительности не хочется лететь. Даже двенадцать миллионов бакарийских – безумная сумма, сулившая исполнение любой мечты – превратились из вожделенного приза во что-то вроде приманки.