Кристиан Винд - Интроверт

– А почему ты так на меня смотришь?

– Я знаю, что ты трогала мой чемодан.

– Не трогала, – быстро выпалила я.

Влажные пятна на поверхности истертой коричневой кожи уже успели испариться без следа. Пока мистер Чистюля пялился на меня, хмуря свои аккуратненькие бровки, я успела убедиться в этом несколько раз, осторожно поглядывая в сторону двери и не привлекая лишнего внимания.

– Не лги мне, Софи. Когда я уходил, он был повернут к двери на тридцать шесть градусов. Когда я вернулся, угол сократился до двадцати девяти.

– Ты что, таскаешь с собой транспортир? – я удивленно округлила глаза. – В любом случае, я его не открывала. Просто прикоснулась к нему. Это что, какое-то преступление?

– Я просил тебя не трогать этот чемодан.

– Ладно, прости, – я повернулась на бок, обхватила обеими ладонями подушку и широко зевнула. – Если для тебя это так важно, я больше даже смотреть в его сторону не буду.

Он молча вздохнул. А потом поднялся с постели.

Ну да, конечно . Естественно… Жалкая Софи Доусон, причиняющая нормальным людям дискомфорт одним фактом своего существования. Все, как и обычно.

Знаете, каким людям никогда не прощают малейших ошибок и даже несущественных недочетов? Тем, на кого всем наплевать. Есть такая категория человекоподобных, которые бесят всех вокруг даже без особой причины. Просто потому, что они – это они.

Ну, вы же прекрасно понимаете, о чем я. Это именно тот случай, когда ты опаздываешь на пару в универе всего на три с половиной минуты потому, что тебя переехал автобус, в результате чего ты потерял обе ноги, и тут же нарываешься на неодобрительный взгляд старого седого препода, сквозящий неприкрытым презрением. Робко плетешься на свое место – конечно же, самое дальнее и отстойное во всей аудитории. А спустя полчаса в дверь без стука вваливается какой-нибудь отпетый говнюк. Демонстративно чавкая мятной резинкой, он целеустремленно идет к своему креслу и с размаха плюхается в него. Спустя секунду его грязные подошвы уже темнеют на краю новенькой парты. А препод такой: «Джонсон!», и ты тайно потираешь свои крошечные ладошки ( будто енот, выпрашивающий объедки ), предвкушая уничижительнейшую прилюдную взбучку.

Но проходит еще одна секунда, и старый препод добавляет: «Надеюсь, ты отлично провел эти выходные, Джонсон». А потом многозначительно подмигивает ему.

И ты такой – ах, ну да ! Хлопаешь себя по лбу, и запоздало вспоминаешь о том, что таким, как Джонсон, позволено абсолютно все. Ведь рамки, придуманные обществом, существуют исключительно для таких, как ты. И для тебе подобных. Для НЕ Джонсонов.

Потому что Джонсон с легкостью может навалить дымящуюся кучу прямо перед центральным департаментом полиции. И все, что его ожидает – это участливая забота подоспевших полисменов, готовых подтереть его зад самой нежной и мягкой туалетной бумагой, созданной специально для всех Джонсонов этой планеты.

А тебя ждет иная судьба. Потому что ты почему-то проявил ужасное равнодушие, не решившись перевести через дорогу старого сифилитичного дедушку, харкающего кровью. Поэтому проходивший мимо патрульный повалит тебя на землю и примется запинывать дубинкой до полусмерти под одобрительные аплодисменты Джонсонов, проходивших мимо. И даже если тебя заколотят до комы, никому не придет в голову мысль о том, что что-то в этой истории пошло не так. Так тебе и нужно, НЕ Джонсон!..

– Знаешь, что? – откашлявшись, я повернулась к мистеру Чистюле, методично копошившемуся в карманах своего плаща. – Теперь я буду называть тебя Джонсон. Как тебе?

Он вытащил наружу пачку сигарет, придирчиво оглядел ее, затем распаковал и зачем-то принюхался к показавшимся изнутри желто-коричневым фильтрам.

– Мне все равно, – произнес он, даже не посмотрев в мою сторону.

– Кто бы сомневался… – проворчала я, потуже закутываясь в одеяло. – Типичный Джонсон именно так бы и ответил.

Из-за распахнутой балконной двери в номер просачивался аромат холодной осени. Терпкий, как дорогой черный шоколад и немного прелый, как кучка прошлогодних листьев, размякших под декабрьским сугробом.

Думаю, осень – самое подходящее время для безрассудной любви. Вокруг становится достаточно холодно и одиноко для того, чтобы сломя голову броситься в первые попавшиеся теплые объятия. Поэтому любовь, зародившаяся осенью, обречена нести с собой только боль.

Мистер Чистюля молча дымил на балконе, облокотившись о мокрые перила. Немного приподнявшись над подушкой, я могла разглядеть кусочек его ровной спины и белеющие в темноте густые волосы. Влажный ветер аккуратно трепал их, будто боясь потревожить ледяное безмолвие застывшего под снежным дождем мужчины.