Ребята аккуратно на верёвках опустили гроб в яму и стали закапывать. Закапывать было принято не сильно, но в этот раз они перестарались и присыпали больше обычного.
Джинн почуял неладное лёжа в тесном и душном гробу. Уши стало давить, паника постепенно нарастала. Пять минут показались вечностью. Время будто остановилось, а предстояло пролежать ещё пять минут.
– Глетчер, может хватит? – сказал Фауст глотнув пива.
– Нет! Ещё рано! – резко ответил Глетчер. – Он должен прочувствовать как следует, какого быть мёртвым.
– Да ты совсем сошёл с ума, он же задохнется. Ребята, достаём его.
– Я сказал ещё рано! – закричал Глетчер и схватил за грудки Фауста. – Этот полукровка вообще не достоин жить. Приехал сюда и заявляет свои права на стаю.
– Какая стая, ты тронулся. Достаём его.
– Не зли меня! – одернул Фауста Глетчер.
Джинн стал понимать, что воздух заканчивается. Паника усилилась. Парень стал стучать по крышке гроба и кричать. Фауст это услышал и бросился в яму, но Глетчер вытащил его и ударил два раза по лицу, разбив парню нос и губы.
– Слушай, пошёл ты Глетчер! – кричал Фауст. – Я ухожу на хрен отсюда. Я не при делах. Ты псих. У тебя что-то с башкой.
– Ну и вали, трус. Показушник, – крикнул Глетчер.
Ребята пошли вслед за Фаустом. Глетчер смотрел им в спины с гримасой презрения. Спустя пару минут, он посмотрел на яму и как ни в чём не бывало, пошёл прочь.
Джинн бился в истерике в гробу, дышать было всё трудней. Но наконец он услышал, как его откапывают. Но гроб не достают, а пытаются оторвать крышку. Яркий свет ударил в глаза, парень жадно хватал воздух, который обжигал лёгкие. Наконец он привык к свету и разглядел лицо Фауста. Тот помог ему выбраться. Джинн плакал, лицо было испачкано землёй вперемешку со слезами и соплями. Штаны были мокрые.
– Как ты? – спросил Фауст.
– Н-н-нормально, – заикаясь ответил парень.
– Не могу поверить, что он оставил тебя там. У него совсем плохо с головой.
– ААА… Сссзади! – крикнул Джинн, но Фауст не успел обернуться.
Глетчер всё это время сидел в кустах и наблюдал за происходящим. Потом резко выскочил и ударил Фауста по затылку, тот упал, а он стал добивать его до тех пор, пока тот не потерял сознание, а затем переключился на Джинна. Глетчер сунул руку за спину и достал нож, медленно приближаясь к парню, который пятился назад.
– Пожалуйста, не надо, – умолял Джинн. – Прошу тебя, успокойся.
– Ты грязная свинья, ты за всё ответишь. Иди сюда.
– Нет, пожалуйста… аааа… что ты делаешь… мне больно…
– Это тебе на память, – сказал Глетчер и ушёл прочь.
Джинн протёр кровь на груди, которая бурно текла из раны и увидел не ясный контур фашистской свастики.
Пять лет спустя
Тёплый июньский свет проникал в кабинет на четвёртом этаже сквозь зарешеченное окно. Юра, возмужавший и спокойный, с короткой стрижкой, сидел на деревянном стуле у стола. За столом сидел в белом халате и бейджиком врач, среднего телосложения и шкиперской бородкой. На бейджике значилась фамилия Ананьев. Он пристально смотрел на парня, пока тот смотрел на монитор небольшого телевизора, в котором видел себя. Это была видеозапись пятилетней давности, где Ананьев проводил опрос Юры, когда того привезли в психиатрическую лечебницу. На видеозаписи он с длинными волосами и в футболке с черепом.
– Что подтолкнуло тебя на эти действия? – спрашивал голос за кадром.
– Депрессия! – отвечал Юра. – Очень глубокая депрессия. Когда у меня депрессия, нет никакого настроения и всё кажется несущественным. Особенно люди. Они ползают словно черви. В такие моменты понимаешь всю их никчёмность и тупость. Восприятие в момент острой депрессии очень обострено, понимаете. Многие из них вообще не понимают, зачем и для чего они здесь. Они просто живут и гадят. Иногда бывает, хочется избить их. И мне самому от этих мыслей не легко. Были бы они материальны, я бы вырезал их из головы ножом, но к сожалению они не материальны.
– Скажи, откуда у тебя такой шрам на шее? – спросил голос.
– Я не знаю! Не помню, откуда он. Мама говорила я обварился.
– Родители тебя били?
– Нет, никогда не били.
– Откуда у тебя шрамы на запястьях?
– Я хотел оставить этот мир, потому что меня никто не понимает.
Картинка зависла на паузе.
– Ты пробыл у нас почти пять лет. Вёл себя хорошо, учился экстерном, что очень похвально. Что сейчас думаешь по этому поводу? – спросил Ананьев.
Читать дальше