Владимир Рудинский - Страшный Париж

— Но я не отнимаю у вас времени? Может быть, вы могли бы провести его приятнее, чем слушая мои просьбы и вопросы? — перебил я сам себя через некоторое время.

— Нет, я не жалею для вас времени. Если бы не вы, я думала нанести сегодня визит одной молоденькой девушке… но я это сделаю позже.

— Да вы, кажется, отдаете предпочтение собственному полу перед мужским, Юлия Васильевна. Боюсь, что мы представляем для вас мало интереса, — под бледными фразами чувствовалось, как скрещивается сталь, как растут напряжение и угроза. Я перехватил между тем, несколько взглядов, брошенных хозяйкой на часы, где стрелка медленно ползла к двенадцати.

— Вы в принципе правы, — проговорила мадам Андриади небрежно. — Мы, женщины, ближе друг к другу, и нам легче одной от другой получать запас новых сил… моральных, конечно… чем от мужчин, которые совсем иные существа. Многие женщины, впрочем, в остальном похожие на меня, предпочитают чужой пол. Но мужчина, как вы, молодой, полный энергии, может заинтересовать и меня… надеюсь, наша встреча для нас будет успешной и приятной во всех отношениях. Вы хотите приобщиться к нашему миру? Раз вы приняли решение, будьте спокойны, я вам помогу… ничто меня от этого не удержит… моей воле нет препятствий, как той стрелке, которая сейчас показывает двенадцатый час.

Гибким движением мадам Андриади поднялась на ноги и, обходя длинный стол, двинулась ко мне. В ее походке было нечто танцующее… но более похожее на ритуальные пляски востока, чем на европейские танцы… и в то же время нечто грозное неотвратимое.

— Вы войдете в наш мир, раз вы вошли в мои покои. Я вам подарю наши радости и нашу силу. Радость летать в лучах луны, чувствовать горячую кровь на губах, любить любовью, которая убивает… бросать вечный вызов Богу и природе, таинственно общаться с теми, кто живет в великой бездне… Ты замышлял меня погубить, но, безумный, ты встал на путь, которого не хотел. Никто не видел, как ты вошел, и не увидит, как ты выйдешь… И если ты выйдешь, то будешь уже иной.

Ее руки вытянулись ко мне, лицо озарилось странным экстазом, придавшим ему демоническую красоту, глаза сияли… зубы под раздвинувшимися губами, большие, белые, блеснули, как клыки…

— Ты думал об этой девочке… Но она моя… Потом, может быть, в нашем мире, ты встретишь ее…

Пальцы, как когти, тянулись к моим плечам: я отступил на шаг к буфету. Из горла существа передо мной (я бы не мог назвать ее Юлия Васильевна или мадам Андриади — это был бы нонсенс) вырвался клокочущий смех.

— У тебя нет оружия… и никакое оружие мне не опасно… ни нож, ни пуля…

Нельзя было терять ни секунды. С тем хладнокровием, которое является вдруг в минуту величайшей опасности, когда всякое движение делается быстрым и точным, я в одно мгновение сорвал и сбросил на пол толстую желтую бумагу, и в моих руках остался деревянный кол с остро заточенным концом.

— Ведь дерево, не сталь… да еще осина… — мелькнуло у меня в мыслях — если бы подлиннее, удобнее бы бить… — но тело уже пригибалось, и, сжав свое оружие в руках, я ударил изо всей силы снизу вверх и справа налево. На десятую секунды, застывшую в моем сознании, лицо передо мною изобразило невероятный страх, какого нельзя ни видеть, ни описать на лице обычного человека… Острие вонзилось в мясо, и бредовая фигура передо мной обрушилась на спину…

Ничего за все мое существование не было кошмарнее тех нескольких минут, которые последовали за этим… Я иногда теперь вздрагиваю в веселой компании, бледнею во время путешествия в автобусе, не могу заснуть из страха, что снова увижу во сне то, что мне неумолимо рисует память… Минуты, когда, склонившись над лежавшим навзничь трепещущим ужасом, я налегал всем своим весом на кол, пока не услышал глухой удар дерева о дерево…

И несколько минут потом… Как я смотрел на посинелое лицо у моих ног, подвергавшееся странной метаморфозе… Платиновые волосы на моих глазах превратились в седые лохматые космы… лицо еще молодой женщины превратилось в страшную маску древней старухи… И не прошло пяти минут, как в комнате ясно стал ощущаться все усиливающийся трупный запах.

Это было слишком много для меня. Потушить свет я не был в состоянии, ибо пройти в темноте мимо того, что лежало на полу во все растущей луже крови — словно вся кровь жертв рванулась на свободу — было бы свыше моих сил. Лучше сто смертей, чем это.

Амфилада, через которую я прошел меньше часа назад, представлялась мне лабиринтом: я безо всякой нужды ударялся о стены, спотыкался о стулья; словно для того, чтобы добраться до двери, нужны были века и невероятные, сверхчеловеческие усилия. И в то же время я знал, знал инстинктом, что пока не перейду порога, мне грозит страшная и все приближающаяся опасность.