Владимир Рудинский - Страшный Париж

Распрямившись, бретонец тяжело перевел дух. Только ожог напомнил ему о папиросе, которую он продолжал сжимать в пальцах, и он швырнул ее прямо на восточный ковер.

Оторвав шнурок от толстой портьеры из красного бархата, Ле Генн связал бесчувственной женщине руки за спиной; потом, поколебавшись минуту, связал и ноги.

Только после этого он направился к телефону и слегка дрожащими пальцами набрал нужный номер.

— Позовите к аппарату инспектора Элимберри, прошу вас… Мишель? Приезжай немедленно ко мне — 3, Вилла Сент-Онорэ д’Эйло… Захвати из наших ребят, кто свободен… Да, не меньше, чем троих… И — не заставляй себя ждать…

Проще всего было бы остаться тут же, в салоне. На этом самом диване, откуда он мог держать в поле зрения тело женщины, лежащей на полу.

Но профессиональное любопытство, к которому примешивалось какое-то подсознательное томление, гнало сыщика произвести осмотр квартиры. И, в конце концов, не в силах удержаться, он распахнул дверь комнаты и отправился на исследование.

Несколько комнат не вызвали у него особого интереса. Лишь на некоторых картинах его глаза задержались подольше, да корешки книг привлекли его внимание и заставили его кивнуть головой, будто в подтверждение собственным мыслям.

Зато когда его шаги привели его к продолговатому помещению в конце коридорчика, где не было электрического света, и где он, пользуясь карманным фонариком, нашел и зажег свечи в больших канделябрах, он повел плечами, словно в ознобе, и нервно запустил пальцы в густые волосы.

Часовня? Молельня? Да, это, несомненно, алтарь… Ле Генн принудил себя отдернуть занавеску и увидел в нише в стене пугающее изваяние из черного камня… Свечи черного воска горели ровно, и их пламя устремилось вверх, как лезвия кинжалов, над золотом и чернью массивных подсвечников.

Ему хотелось уйти… Но нет… Он сел, подавляя кричавшую внутри его сердца брезгливость, на скамью у стены, и стал внимательно вглядываться в окружающую обстановку… Комната без окон, с единственной дверью, с черными полированными стенами… Что это за пятно на паркете около алтаря? И почему словно чей-то голос говорит ему издали, словно какая-то тайна старается проникнуть ему в душу?

Усилием воли инспектор сконцентрировал внимание и напряженно ждал; он чувствовал, что сейчас найдет ключ к загадке…

Тогда в его ушах откуда-то издалека прозвучал детский плач… плач маленького ребенка, вдруг захлебнувшийся и замолкший. Галлюцинация? Вот другой голос… лепет протестующего и жалующегося мальчика трех-четырех лет, в котором он мог разобрать отдельные слова… и страшное хрипение, так и ударившее по нервам слушателя. Что это? Звук тяжелых капель, падающих на пол…

— Святой Геноле! Матерь Божия Фольгоэтская! Святая Анна, покровительница Бретани! — липкий пот ручьями заливал лоб сыщика, он чувствовал, что его волосы склеились, и сердце в груди у него сжималось в нестерпимых спазмах.

Громкий, повелительный стук в двери долетел со стороны коридора…

— Что это ты, Шарль? На тебе лица нет! — спросил инспектор Элимберри, за плечами которого на площадке лестницы виднелись дюжие фигуры двух полицейских. В его тоне звучала дружеская ирония, сменившаяся заботливым беспокойством, когда он вгляделся в белую как полотно физиономию своего коллеги.

Пошатываясь, Ле Генн ввел всех троих в салон, и подойдя к столику, налил себе полную чашку ликеру, которую проглотил залпом.

Обернувшись, он встретился глазами с глядевшими на него с полу огненными ненавидящими глазами женщины.

Он понял ритуальное проклятие, которое она шептала. Что сказать в ответ?

— Мадам… — начал инспектор и остановился. Он вдруг вспомнил, что у него в кармане лежит платок, и жадно прижал тонкий кусок батиста к глазам, корням волос… платок сделался совершенно мокрым…

— Мадам, во Франции редко гильотинируют женщин. Но я лично приложу к этому все усилия… и я от души надеюсь, что для вас будет сделано исключение.

— Марина, ради Бога, не наклоняйтесь так через перила! Прошу вас…

Тонкая фигура девушки, казалось, парила в воздухе, пронизанная теплыми золотыми лучами жадно целующего ее солнца. Только черная черточка перил отделяла ее от бесконечного простора, за которым вдали открывался горизонт крыш Парижа, труб, просветов дворов, полосок улиц, видных с высоты шестого этажа. Каждый раз, как она перегибалась вперед, чтобы взглянуть на проходящую под ногами узкую улицу, где ползали машины и пешеходы, сердце так и падало у меня в груди. Ничего на свете мне так не хотелось, как подойти и взять ее за руку, — лишь тогда я почувствовал бы себя спокойнее. Но, кусая губы, я остановился у стола в глубине большой, почти роскошной комнаты.