Роми Хаусманн - Милое дитя [litres]

– Никуда он не уйдет, пока не скажет, что случилось с моей дочерью, – рычит Маттиас Бек.

Это его первые слова с того момента, как он узнал Рогнера и без сил сполз по стене на пол. Твой отец, Лена. Трудно представить, насколько болезненно для него это открытие. Его слова приводятся во многих статьях Рогнера. Он постоянно находился с ним в контакте, с похитителем твоей дочери. Ничего при этом не подозревал и продолжал надеяться.

– Молчать! – рявкает Рогнер, но тотчас берет себя в руки. Пододвигает стул и со вздохом садится перед нами, как суровый генерал перед пленниками. Лицо его настороженно. – Я всегда относился к вам с уважением, герр Бек. Я бы даже сказал, с почтением. И вы этого заслуживали. Вы, как лев, дрались за Лену и за семью. Конечно, вы потерпели фиаско, и зачастую ваши поступки носили сумасбродный характер. – Он смеется. – Но вы никогда не сдавались. С каким удовольствием я читал ваши письма… в них буквально сквозили ярость и решимость. Сколько раз вы грозились, что впредь не будете иметь со мной дела. Но в конечном счете у вас не оставалось выбора. Всякий раз вы возвращались, с жалобами, с новыми сведениями, доказательствами, приходили в надежде что-то изменить. Вы – отец, герр Бек, настоящий отец. И вы, как никто другой, меня понимаете, не так ли? Настоящий отец просто не может иначе.

– Вы ненормальный, – хрипит Маттиас Бек и снова хватается за сердце.

– Однако вы здесь, герр Бек! И о чем это говорит? Вы знаете, что Лену уже не вернуть. Но вы уже заместили ее Ханной. – Рогнер приветственно вскидывает руку. – Мы с вами не такие уж разные, герр Бек.

– Скажите, что вы сделали с моей дочерью, чудовище!

Рогнер улыбается уголком рта.

– Вы ничего не знаете, герр Бек. Дочери, которую вы защищали все эти годы, никогда не существовало. У нас была интрижка. Такой уж была ваша дочь. Завела интрижку с женатым мужчиной. – Его улыбка становится шире. – Что скажете на это, герр Бек?

– Ложь!

– Ничуть, – возражает Рогнер. – Правда. Вы сможете вынести это, герр Бек? – Он с нарочитым сочувствием склоняет голову. – Ваше больное сердце выдержит?

Краем глаза я вижу, как играют желваки на щеках Маттиаса Бека.

– Да? – Рогнер скалит зубы, но в следующий миг, словно кто-то нажал кнопку, по лицу его пролегает тень. Мне знакомо это выражение. Это последнее, что приходится видеть, прежде чем его кулак врежется в лицо, а нога устремится к животу. Последнее, что приходится видеть, прежде чем накроет волна боли и перед глазами все потемнеет. – Лживая, избалованная девчонка, начиненная отцовскими деньгами, как рождественский гусь. Безответственная, легкомысленная, ни капли уважения к окружающим. И вот за такую дочь вы избили невиновного человека, ради такой дочери вы подделали табель успеваемости… – Он склоняет голову к другому плечу, чтобы полюбоваться произведенным эффектом. – Помните нашу первую встречу, герр Бек? С какой гордостью вы продемонстрировали мне ее табель. Образцовая студентка! Мой фотограф даже сделал снимки, и я не сомневался в успехах Лены, пока не провел интервью с ее куратором. Средний балл вашей дочери не превышал трех. Но вам это хорошо известно, не так ли? – Рогнер усмехается и качает головой. – Вы с самого начала лгали ради дочери. Тогда я решил, что это станет для нас отличным развлечением. И ведь так оно и было, верно, герр Бек? По крайней мере, я получил массу удовольствия.

– Продолжайте, – рычит Бек. – Я хочу знать. Всё.

Рогнер что-то ворчит. Задумчиво смотрит на Бека.

Мгновение во мне еще теплится надежда, и я взываю к небесам. Все зависит от его реакции. Тот, кто хочет скрыться, не тратит время на долгие истории. Тот, кому есть что терять, держит неприглядные подробности при себе.

– Так и быть, герр Бек.

Я закрываю глаза. Это конец.

– Мы познакомились, когда Лена училась на втором семестре. Наверное, это было мимолетное желание стать самостоятельной или отвязаться от досаждающих комментариев матери. Так или иначе, она устроилась к нам в редакцию на практику. Уже на собеседовании я понял, что ей не стать журналисткой. Мир вращается только вокруг Лены Бек – так она, по крайней мере, сама считала. И все-таки я дал ей шанс и попросил к следующей неделе написать статью на определенную тему… – Рогнер смеется. – Конечно, она ничего не написала. Когда я позвонил и спросил насчет статьи, она сказала, что передумала и хочет сосредоточиться на учебе. Ну что за бестолочь, подумал я. И вместе с тем она не выходила у меня из головы. Меня отталкивала и восхищала эта ее легкость и беспечность… – Он снова качает головой, на этот раз погруженный в воспоминания. – Так все и закрутилось. Правда, нам следовало соблюдать осторожность, все-таки я был женат. На Симоне, к тому времени уже двенадцать лет, и никогда прежде не изменял ей. Я клялся ей в верности, и все это было всерьез. Пока не появилась Лена. Поначалу мы проводили вместе по несколько часов, но вскоре нам перестало этого хватать. Тогда мы начали встречаться по выходным. Будучи журналистом, я часто находился в разъездах, и у моей жены не было причин о чем-то подозревать. Я отвозил Лену в хижину, которую знал еще ребенком. Я же родом из окрестностей Кама. Хижина… Ребенком я часто там играл. Представлял, будто живу в ней… Там и в самом деле чудесно. Жаль, ты не видела ее при свете дня, – добавляет он, обращаясь ко мне, с печальной ноткой в голосе, но я не ведусь. – Хижина совсем заросла и существует словно вне времени. Туда не добраться на машине. Во всяком случае, так было, пока не явилась полиция и не проделала проходы там, где природа их вовсе не предусматривала. Но прежде приходилось оставлять машину в полукилометре и остаток пути прокладывать пешком, через заросли. Для меня это всегда было неким возвращением к корням. Мне это казалось даже романтичным, когда мы с Леной, держась за руки, пробирались сквозь бурьян к потаенной, заколдованной хижине, принадлежащей лишь нам двоим. Там были только мы, отрезанные от внешнего мира. К тому времени хижина порядком обветшала. Мы вместе всё отремонтировали и обставили. – Он смотрит на меня и ухмыляется. – Это Лена выбрала ковер для гостиной.