Лив Константин - Незнакомка в зеркале [litres]

– Но это почти девять тысяч долларов, – с ужасом шепнула Эддисон. – Вряд ли я смогу комфортно чувствовать себя в платье, которое столько стоит.

Побороть раздражение было нелегко, но Блайт совладала с собой.

– Понимаю, – сказала она и повернулась к Филиппе. – Покажите нам, пожалуйста, платья за одну-две тысячи долларов.

И снова к Эддисон:

– Не возражаешь?

– Простите. Не подумайте, что я вам не благодарна, я очень благодарна. Вы с Тедом невероятно добры ко мне. Просто…

Эддисон опустила глаза, и Блайт поняла, что она еле сдерживает слезы.

– Все нормально, Эддисон. Мы найдем платье, которое тебе понравится, а потом пообедаем в каком-нибудь приятном месте. Не волнуйся.

– Спасибо, – сказала Эддисон, все еще выглядя расстроенной.

Примерив еще одиннадцать нарядов, она выбрала платье похожего стиля, но гораздо дешевле. Смотрелась она в нем чудесно, потому что она смотрелась бы чудесно в любом платье, сказала себе Блайт, но изысканности и элегантности Каролины Эрреры не было и в помине.

– Очень красиво, Эдди. Мне нравится, – сказала Хейли и поднялась на подиум, чтобы взглянуть поближе.

– Правда?

Хейли улыбнулась, взяла ее за руки и подняла их так, чтобы лучше видеть платье.

– Абсолютно. Идеальный вариант.

Блайт сидела и молча наблюдала за обеими. У них явно было много общего, в том числе любовь к природе. Недаром Хейли потянула Эддисон вместе волонтерить в «Обществе против жестокого обращения с животными». Было ясно, что между ними установились те самые доверительные отношения, которых Блайт не чаяла добиться со своей будущей невесткой и досадовала на это. Она обожала своих детей и всегда предполагала, что будет близка с теми, кого они выберут себе в спутники жизни, и с таким дружелюбным и сердечным человеком, как Дарси, это бы, несомненно, получилось. Эддисон была не то что безучастной, но какой-то боязливой, не раскрывалась навстречу, не подпускала слишком близко. Блайт вздохнула, мысленно коря себя за критический настрой. Возможно, время все исправит.

Она смотрела, как Хейли перебирает атласные пуговицы на рукаве. Ткань слегка скользнула вверх, и Эддисон отдернула руку, но поздно: и Хейли, и Блайт заметили рваный шрам у нее на запястье. «Боже милосердный, – подумала Блайт, – какие ужасы таятся в прошлом этой женщины?»

Легонько стучу в прозрачную дверь и подхожу вплотную, выглядывая на кухне Джиджи.

– Есть кто дома? – зову я, открывая дверь.

Вхожу, и в комнату вбегает Джиджи.

– Привет! Проходи, садись. Как все было вчера? Выбрала платье? Извини, что не смогла освободиться. Так жаль, что мы не пошли вместе.

– Мне тоже. Платье выбрали. Но я забыла об осторожности.

Джиджи хмурит брови.

– Об осторожности? Что ты имеешь в виду?

– Блайт и Хейли видели шрам на руке.

Джиджи откидывается назад в кресле и поджимает губы.

– И что сказала Блайт?

– Ничего, – опускаю глаза, закусив губу. – Но я видела выражение ее лица.

Опять смотрю на Джиджи.

– Знаю, она не доверяет мне. Трудно винить ее в этом. Я сама себе не доверяю. Понятно, что рано или поздно придется рассказать ей о моих шрамах, не могу же я вечно носить длинные рукава. Просто мне хотелось подождать, чтобы она лучше узнала меня и сработала презумпция невиновности.

– Не думаю, что это настроит ее против тебя, Эдди, – мягко говорит Джиджи. – По-моему, она хороший человек.

– Хороший. И я очень ценю, что при всех неминуемых опасениях она старается быть радушной. Самое меньшее, что я могу, – это показать свою признательность за ее заботу о нашем счастье. Потому я и согласилась на свадьбу с размахом, хотя всеобщее внимание – последнее, чего бы мне хотелось.

Джиджи выпрямляется.

– А ты просто помни, что это день, когда люди, которые любят и тебя, и Гэбриела, хотят вас поддержать и разделить вашу радость.

Я встаю и наливаю себе стакан воды, потом занимаю место за стойкой напротив Джиджи.

– Иногда я перестаю понимать, почему вообще согласилась выйти замуж за Гэбриела. Он чудесный человек. Красивый, добрый, интересный. Я люблю его, по крайней мере, мне так кажется. Но знаю ли я, что такое настоящая любовь?

– Опять это самокопательство. Не надо анатомировать любовь и класть ее под микроскоп.

– А что в этом плохого? У меня ведь больше ничего нет. Я не могу оглянуться на прошлую жизнь и проанализировать, где поступала правильно, а где неправильно, как и что выбирала.

Но я умалчиваю о том, что чувствую себя самозванкой, занявшей чужое тело. Не могу не мучиться, гадая, что подтолкнуло меня попытаться свести счеты с жизнью. А может быть, мне порезал руки кто-то другой? Этот вопрос не дает спокойно спать, а то, что Гэбриелу это спать не мешает нисколько, беспокоит меня еще больше.