Анатолий Эльснер - Грозный идол, или Строители ада на земле

Прежнее молчание продолжалось, только Сусанна, стоя на коленях, сделала странное движение: подняла кинжал над головой, глядя засверкавшими диким вдохновением глазами на Василия. Последний продолжал стоять, еще с более гордым видом поглядывая на брата, хотя лицо его все более бледнело.

– Обижающий бога смерти достоин, – сказал Парамон, продолжая смотреть вверх.

– Смерть такому! – закричала Сусанна, и кинжал над ее головой задвигался в разные стороны.

– Кто это, кто? – снова воскликнул «пророк», продолжая смотреть вверх. – О высокий, как ты подымаешь руки мои покарать гордеца… Ангелы рыдают, рука подымается, и ты приказываешь: накажи, накажи!..

И, глядя вверх, Парамон медленно стал подымать руку с кинжалом под своей белой мантией, и общее молчание продолжалось.

– Га! – вырвалось громкое восклицание из уст «пророка» в то время, как, сделав оборот, он взглянул на «оскорбителя бога». – Смерть тебе, смерть!.. – дико закричал «пророк» и, как тигр, сделав прыжок, устремил кинжал и зрачки своих засверкавших яростью глаз, перед которыми носилось кровавое облако, в гортань брата и вонзил его. Одновременно с этим и Сусанна с криком дикого вдохновения вонзила свой кинжал в спину Василия.

Дрогнула толпа в ужасе, но ни один человек не двинулся с места, даже ни один из охранителей особы начальника Рая: страх перед «пророком» смешивался со священным ужасом перед таинственным Лай-Лай-Обдулаем. И начальник Рая с кровавыми ручьями, текущими из горла и спины, повалился к ногам «пророка» мертвым.

– Гордец под пятой моей, и да славится имя Лай-Лай-Обдулая. Вот так!..

И Парамон своей расплюснутой ступней стал на грудь мертвого и, спокойно развернув «письмена бога», воскликнул:

– Внимайте!..

И среди гробового молчания стал читать: – Заповеди Лай-Лай-Обдулая правоверным тварям его:

Помышление ума твоего – сети дьявола, а посему не думай, а верь.

Вера вознесет тебя на крыльях Лай-Лай-Обдулая в рай.

На крыльях Сатаны понесется в ад гордо думающий и осуждающий начальников.

Что сеешь (для начальников) на земле, то пожнешь на небе.

Лоза, пляшущая на спине, – метла, выметающая скверну из сердца.

Перед всякой властью сгибай твой хребет, перед равным выпрямляйся, перед слабым подымай твое копыто и рог.

Обижаемого тобою тайно целуй в уста явно: это отводит глаза, и так поступай, пока не пронзишь насквозь его сердце. Когда же он будет в гробу, снова поцелуй его в уста: этим ты всех обманешь. Знай, однако же, в раю ты не будешь, но Сатана сделает тебя в своем аду почетным судьей.

Ударившему тебя по лицу подставь для удара и обе ланиты, если он начальник твой, если же он равен тебе, ударь его два раза, но если он слабее тебя, отсеки ему руку, а если он слаб и нищ и ударил тебя за твое беззаконие, отсеки ему руки и ноги и тело его брось на растерзание орлам.

Правда в устах человека – меч острый: умей осторожно владеть им и бойся им поранить лицо сильное, чтобы ангелы не спели тебе «Анафема», но если твоя правда – уголья, горящие в сердцах слабых и нищих, бросай эти уголья в сердца и всем рассказывай, что твоя правда их убила.

Ухо твое пусть подслушивает всякий говор про начальника и о всяком слове на властей доноси тайно, так что сын пусть доносит на отца, отец – на сына, брат – на брата, дочь – на мать, сестра – на сестру, и когда так все будете поступать, Лай-Лай-Обдулай закроет свои уши и простерет благословляющие руки над вами.

Не называйте своим ни вола, ни жены своей, ни поля своего, ибо все – священная собственность Лай-Лай-Обдулая и его пророка – и леса, и поля, и воды. По своей милости, однако же, пророк даст вам, сколько вы заслуживаете, хотя не забывайте вот этого: имеющий наименьше на земле получит наибольше на небе.

Судьи да судят по правде и разуму своему, но так как правда в ином случае – ядовитое жало, а разум – двустворчатая дверь, то пусть вопрошают волю начальников и пророка, памятуя, что правда и разум перед пророком, как пыль и прах под ногами скачущего коня.

Пророк умолк, хотя он прочитал всего двенадцать заповедей, а не двадцать, как хотел, но оставшиеся восемь заповедей он приберегал исключительно для секретных назиданий различных начальников.

Он стоял, попирая ногой прах своего брата все с большим отвращением на лице, а толпа благолепно молчала, стоя на коленях и боясь даже дышать. Вдруг «пророк» гневно закричал, обращаясь к охране: