Дин Кунц - Исступление. Скорость

Напившись дешевого рома «Дос Экис» и подняв настроение с помощью пары каких-то маленьких белых таблеток, которые он запил бутылкой пива, Джим Вульц принялся дразнить Котай за то, что она не сумела с одного раза задуть все свечи на своем праздничном пироге.

– Это к несчастью, крошка, – бормотал он заплетающимся языком. – Из-за тебя у всех у нас начнутся страшные неприятности. Если не задуть все свечи в свой день рожденья, то на огонек оставшейся свечи сбегутся злые тролли и гремлины, которые начнут охотиться за нашими… за твоими денежками…

Именно в этот момент ночное небо расколола первая ослепительная молния, а по окнам кухни метнулись лохматые тени пальм. От раскатов грома стены затряслись, как во время бомбежки, и разразилась настоящая тропическая гроза.

– Видала? – спросил Джим Вульц. – Если не исправить дела немедленно, то сюда явятся плохие дядьки, изрубят нас на куски, сложат в металлические сетки и вывезут в океан, чтобы использовать в качестве приманки для акул. Ты хочешь попасть к акулам на обед, деточка?

Эта зловещая тирада напугала Кот, но ее мать нашла ее очень интересной. Впрочем, Энне успела с вечера зарядиться несколькими порциями водки с лимонадом.

Вульц снова зажег свечи и настоял, чтобы Кот попробовала еще раз. Когда ей снова не удалось задуть больше семи свечей за один раз, он схватил Кот за руку, послюнявил ей большой и указательный пальцы (у него был огромный отвратительный язык, который мелькнул между зубами совершенно по-змеиному) и заставил погасить оставшуюся свечу, сжав фитиль мокрыми пальцами. И хотя Кот ничуть не обожглась, а лишь ненадолго ощутила исходящий от пламени жар, на кончиках пальцев остались черные следы от обуглившегося фитиля, при виде которых она пришла в ужас.

Когда Кот начала плакать, Вульц снова схватил ее за руку и удерживал на месте, пока Энне вновь зажигала свечи на пироге. Они хотели, чтобы она попробовала в третий раз. Результат вышел еще хуже – судорожные всхлипывания помешали Кот набрать достаточно воздуха, и ей удалось загасить всего шесть свечей. Вульц опять попробовал заставить ее задавить оставшиеся огоньки пальцами, но она вырвалась и выбежала из кухни, намереваясь искать спасения на пляже, однако молнии били в землю так часто и так сильно, что коттедж, казалось, был окружен стеной трепещущих зеркал, которые то и дело разбивались вдребезги, наполняя ночь сверкающими серебристо-белыми осколками, а гром гремел так страшно, что можно было подумать, будто на просторах Мексиканского залива идет нешуточная морская баталия.

Именно эта страшная гроза помешала ей покинуть дом, и Котай ринулась в крошечную комнатку, в которой спала, и забилась под стоявшую там продавленную кровать.

Но в этом темном потайном месте уже ждал ее страшный пальметто.

– Вульц, этот вонючий сукин сын, – продолжала рассказывать Кот, – гнался за мной по всему дому, опрокидывая мебель, хлопая дверьми и выкрикивая мое имя. Он клялся изрубить меня на кусочки и разбросать по всему заливу. Только потом я поняла, что это у него была такая игра. Вульц хотел напугать меня, потому что ему нравилось смотреть, как я плачу, а довести меня до слез никогда не было легко… Да, нелегко…

Кот остановилась, не в силах продолжать.

Ариэль смотрела уже не в стену, как раньше, а на дрель, на которой все еще лежали ее руки. Другой вопрос, видела ли она инструмент или нет. Во всяком случае, взгляд ее продолжал оставаться расфокусированным, отстраненным.

Может быть, Ариэль вовсе не слушала Кот, но она чувствовала, что уже не сможет не довести свой рассказ до конца.

Это был первый случай, когда Кот делилась своими детскими переживаниями с кем-то, кроме Лауры. Стыд всегда мешал ей, и это было тем более непонятно, поскольку в том, что с ней тогда происходило, Кот ничуть не была виновата. Она была жертвой – маленьким, беззащитным ребенком, – однако чувство стыда, неведомое никому из ее мучителей, включая собственную мать, продолжало довлеть над Кот.

Самые страшные подробности своих злоключений она утаила даже от Лауры Темплтон, своей единственной настоящей подруги. Часто, когда она уже готова была выложить все без утайки, что-то останавливало ее, заставляло удержаться от откровенности и не посвящать подругу в детали событий, невольной свидетельницей или участницей которых Кот пришлось стать. Она ничего не рассказывала Лауре о людях, которые преследовали и мучили ее, лишь скупо делилась воспоминаниями о местах, где ей приходилось жить, – о Ки-Уэсте, округе Мендочино, Новом Орлеане, Сан-Франциско, Вайоминге. В своих рассказах она даже бывала ностальгично-сентиментальной, если дело касалось естественной красоты гор, равнин, бухт, заливов или посеребренных луной пенистых бурунов у побережья Мексиканского залива, но как только речь заходила о нелицеприятной правде, имеющей отношение к приятелям Энне, непрошеными гостями вторгшимся в ее детство, Кот начинала чувствовать, как ее лицо краснеет от стыда и каменеет от гнева.