Уолтер Кенни - Скрытые пружины

До меня донеслось судорожное всхлипывание, отчего моё сердце наполнилось острой жалостью и состраданием, а затем она произнесла:

– Несомненно, вы вправе требовать от меня соблюдения условий той чудовищной сделки, благодаря которой вы получили неограниченную власть надо мной. Но имейте в виду, и я заявляю это вам со всей серьёзностью – если вы не позволите мне изредка приглашать к чаю друзей, я найду способ покинуть этот дом. И тогда вы не сможете отыскать меня и вернуть обратно!

Решимость в голосе матери, казалось, напугала её саму. Судя по молчанию отца, он тоже не ожидал от неё ни такого неприкрытого противодействия, ни таких мрачных в своей неопределённости угроз. Я стояла в своём укрытии, оцепенев от ужаса и представляя себе стаю гигантских птиц, которые уносят с собой мою мать, оставляя меня совершенно одну.

После недолгого молчания отец с матерью одновременно снова заспорили, но я уже не слушала их, целиком погрузившись в отчаяние. Услышав, как отец громко призывает Абигайль, приказывая ей принести наверх грелку и горячий чай с виски, я поняла, что у матери начался нервный припадок.

Проворно выбравшись из будуара, я на цыпочках пробежала по лестнице, ведущей на третий этаж, избегая рассохшихся ступеней, которые могли скрипом выдать моё местоположение. Сердце в груди колотилось, как сумасшедшее, от мысли, что мать может покинуть Хиддэн-мэнор, оставив меня одну.

Бросившись на заправленную кровать в одной из гостевых спален, где жила тётушка Мод во время своего пребывания в нашем доме, я дала волю слезам и отчаянным рыданиям, захлестнувшим меня. Затихнув через некоторое время, я свернулась калачиком среди подушек, пахнувших пылью. Когда тётушка Мод гостила в Хиддэн-мэнор, здесь витал лёгкий аромат её цветочной воды и мятного масла, но сейчас в затхлой атмосфере комнаты слышалась только тошнотворная сладкая гниль, которую распространял увядший букет полевых цветов.

Многое в разговоре между матерью и отцом, которому я была незримым свидетелем, показалось мне непонятным. Упоминание о некой сделке, воспоминания матери о том времени, когда она была незамужней девицей – всё это не вызвало у меня большого интереса. Более всего меня испугала решимость в голосе матери, когда она пригрозила отцу бегством, и неприкрытая ненависть, сквозившая в каждом её слове.

Скверные же занятия отца, о которых упомянула моя мать в пылу ссоры, с недавнего времени перестали быть для меня секретом. Большая наивность полагать, что даже в таком доме, как Хиддэн-мэнор, можно долгое время скрывать тайну от любопытного и заброшенного взрослыми ребёнка, каковым, бесспорно, я являлась в пору своего одинокого детства.

Всё началось с того, что я научилась читать. Тётушка Мод, обнаружившая в один из своих визитов, что я совсем не знаю букв алфавита, приложила немало усилий к тому, чтобы преподать мне первые уроки грамоты. Терпеливо объясняя значение букв и их сочетаний, она хвалила и поощряла меня, восхищаясь моей цепкой памятью и любознательностью. От её похвалы внутри меня начинали звенеть голоса райских птиц, отчего я старалась прикладывать ещё большие усилия в стремлении заслужить одобрение и ласку.

Отчётливо помню, как однажды во время нашего урока я так сильно рассмешила тётю Мод, что у той на глазах выступили слёзы, а из-за белоснежного надушенного платка, которым она прикрывала рот, донеслись невнятные хрюкающие звуки, вряд ли уместные для благовоспитанной леди.

Тем утром после завтрака я получила от тётушки задание прочесть вслух газетную заметку, в которой повествовалось об испытаниях огромного дирижабля «Лебоди», состоявшихся недавно во Франции. Газетная статья привела меня в сильнейшее возбуждение. Сама мысль о том, что может испытывать человек, поднимающийся в воздух и взирающий на бренную землю с высоты птичьего полёта, вызвала у меня восторг, граничащий с почти религиозным трепетом.

Не сдержав эмоций, я с благоговением и одновременно решимостью произнесла:

– Когда-нибудь я тоже обязательно стану испытателем и поднимусь высоко в воздух, как эти смелые джентльмены. Стану самым знаменитым испытателем! И обо мне тоже напишут в газете! А сверху я увижу и океан, и Францию, и пролив…

Приступ гомерического смеха тётушки Мод прервал мою маленькую речь, вызванную искренним восторгом перед неутолимостью человеческой жажды свершений, но так велика была моя любовь к ней, что я не ощутила в своей душе обиды, а только недоумение.