Агата Горай - Забыть нельзя помнить

Теперь в моей голове происходили взрывы, десятки маленьких «ба-бах», я ожидала какой угодно реакции, но точно не подобного искусственного спокойствия.

– И ты даже не поинтересуешься, как так случилось и кто отец?

– А эти вопросы как-то могут повлиять на то, что уже произошло?

– Я буду рожать.

– Хорошо.

– И ты даже не предложишь сделать аборт?

– Но ты ведь, как я понимаю, уже все для себя решила? – Киваю. – Тогда в чем смысл моего предложения?

– Не знаю… Мне казалось… – Я в самом деле не знаю, не понимаю и растеряна не меньше, чем оторванный от мамкиной сиськи слепой котенок.

– Казаться может все что угодно, но главное то, что мы имеем, а не то, что предполагаем. Мне вот, например, тоже казалось, что мы с отцом воспитали порядочную дочь. Доверяли. Не ограничивали свободу. Не устанавливали правил и комендантских часов. Не запрещали гулять с босотой. Но что уж теперь.

Стыд проникает мне в каждую клеточку, даже под ногти. Краска затапливает все тело, а слезы спешат увлажнить глаза.

– Мамочка… – Прикрыв лицо ладонями, я упала на колени, прямо на голый паркет.

– Кира, не нужно драмы. Случилось то, что случилось. Более того, ты на протяжении не одной недели все обдумывала, ничем не выказывала своего состояния, свыкалась со своим положением, что ж теперь разревелась? Все. Уходи. Мне некогда это обсуждать. Да и обсуждать нечего. Будем ждать. Единственно, о чем попрошу, – не рассказывай о своем положении никому, даже папаше. Не нужно раньше времени позор на свою душу примерять. А время покажет, как жить дальше.

Утирая хлынувшие слезы, поднимаюсь.

– У меня нет друзей, так что, если бы я и хотела, мне некому рассказывать. А на счет папаши можешь не волноваться, я ничего ему не скажу. Ему не нужен этот ребенок.

– Кто бы сомневался.

Глотаю мамину иронию молча, заслужила.

– А нашему папе, правда, ты сама все расскажешь? – Разговора с отцом я точно не переживу.

– Естественно. Боюсь, если ты заявишь ему о своем положении так же бездумно, как мне, с ним может случиться удар. Я сама обо всем расскажу отцу. А теперь уходи. И да, не вздумай изменять свой привычный стиль – мешковатые бесформенные платья то, что нужно.

– Я и не собиралась. Я всю жизнь была толстой – килограммом меньше, килограммом больше, никто и не заметит. Но знаешь, даже если я стану ходить в настоящих мешках, они волшебным образом не заставят ребенка испариться, и рано или поздно все равно все обо всем узнают.

– Да, конечно. Но, повторюсь, не стоит позориться раньше срока.

С этими словами мама уселась обратно в кресло, подняла с пола очки и как ни в чем не бывало продолжила работу.

Что делаю я? Покидаю кабинет и отправляюсь на кладбище, вдруг Прокоповна воскреснет и развеет все мои печали, научит, как жить дальше. А еще лучше – попросит Бога выслать мне срочное приглашение.

– На следующий день, как и через неделю, и спустя месяц, в негласном уставе нашего дома ничего не изменилось. Мама и отец продолжали вести привычную жизнь, работая двадцать часов в сутки, а я сходила с ума от безделья и иногда занимала себя чтением книг. Я долго терялась в догадках – знает ли уже обо всем папа, но спросить напрямую боялась, а он ничего не говорил. Только однажды, когда «сошлись все звезды» и я застала его за завтраком, случайно столкнувшись с ним взглядом, поняла, что он в курсе. В его глазах было столько боли и разочарования, незаданных вопросов и упрека, что я едва выдержала этот взгляд. Но он не произнес ни слова, только «Приятного аппетита», а потом «До вечера». Все было как обычно, но в то же время я понимала, что это иллюзия. В глубине души я чувствовала, что, рассказав обо всем маме, поставила таймер на отметку «начало конца».

– Да твоя маман – кремень! – радостно констатировала Психологиня. – Моя б сразу мне все волосы повыдергала, да сама лично обмазала бы меня смолой, обваляла в перьях и на улицу с позором выставила бы. А твоя… Интеллигенция, сразу видно.

Пришло время вспомнить о самом страшном, и мне едва хватает сил, чтоб продолжить, а не замкнуться снова, в этот раз навсегда.

Бесчеловечные картинки пронзают мозг, а язык послушно продолжает выполнять обязанности, от которых был освобожден на два года. Я должна это озвучить. Я должна освободиться от невыносимого груза прожитых и впечатанных в душу дней. Здесь и сейчас я обязана обрести настоящую свободу.