Агата Горай - Забыть нельзя помнить

Прежде чем продолжить исповедь, я обратилась к несчастной, которая не знала, что ее ждет, когда предложила свои уши в мое пользование.

– Уж простите, за мое неожиданное красноречие. Если слушать меня желание пропало, скажите, а то ведь много всего во мне за годы скопилось, а к чему вам все это.

– Мне ни к чему. Но сейчас не обо мне речь. Дело не в том, что я слушаю, а в том, что тебе нужно обо всем этом рассказать. Мне торопиться некуда, моя одинокая однушка дождется меня в любом случае, так что выкладывай все, ни о чем не задумываясь.

Благодарно улыбнувшись в ответ, я снова прикрыла глаза и продолжила свой рассказ. В этот раз я нырнула в лето семьдесят девятого, в еще один из дней, который запомнился в мельчайших подробностях. А если он спустя годы присутствует в моей памяти, значит, это неспроста, и о нем стоит упомянуть.

– О Боге, Рае и Аде Прокоповна больше никогда не упоминала, в отличие от меня. Я так прониклась идеей не допускать грехов, что везде и всюду старалась ее применить. Мне хотелось быть не хуже Бога – прощать, понимать, быть щедрой и великодушной, чтоб он непременно рано или поздно захотел меня к себе позвать, хоть я и не торопилась, но о будущем задумывалась. – Подобные воспоминания вызывают улыбку, ведь я и в самом деле старалась быть настолько хорошей для Бога, насколько понимала это. Только при родителях никогда не заикалась о высших силах. Из их уст я никогда не слышала упоминания о Господе, и сама осторожно помалкивала. Хотя, наверное, не нужно было молчать, может, многое в жизни бы сложилось иначе, знай они о том, о чем мне рассказала Прокоповна.

Я важно гуляю по поселку, толкая впереди себя коляску, в которой загорает моя любимая кукла Настя. На дворе знойный июль, и дома не сидится. С гордо поднятой головой я шагаю по направлению к озеру, чтоб искупать своего ребенка да и поплескаться самой. Родителям неизвестно о том, что я сама хожу купаться, а Прокоповна в курсе, и именно с ее позволения я почти каждый день купаюсь до посинения.

Она доверяет мне так же, как и я ей. Она знает, что если я сказала, что буду дома через час – то буду; если сказала, что не стану плавать далеко от берега – не стану; да и обо всем, что творится на берегу, всегда выкладываю как на духу – что видела, что слышала, чем помимо барахтанья в воде занималась. У нее не было причин не доверять мне, тем более что озеро наше скорее большая лужа, а не опасный водоем. Самым главным аргументом для моей няни было то, что за всю ее жизнь она не могла припомнить ни единого случая, когда бы утонул ребенок. Наше озеро было неравнодушным только к пьяницам, которые без страха решались искупаться, и это было последним их решением.

– О, смотрите, кто пришел! – звучит сразу, стоит мне появиться в поле зрения ровесников да и ребят постарше.

– Жирный пончик, дай талончик! Нечем печку растопить!

Смех.

– Кира – дура, в лес подула. Шишки ела, нам велела. Мы не хочим, мы хохочем.

Вновь дружный смех.

– Толстый, жирный, поезд пассажирный!

Разными голосами звучат самые обидные дразнилки, но я слышу их не впервой и уже давно не реагирую.

«Будешь обижаться на всякие глупости и принимать их близко к сердцу, станешь глупее тех, кто выкрикивает гадости», – учила Прокоповна, когда я призналась в своем горе, еще несколько лет назад. Быть большей дурой, чем те, кто дразнится, мне не хотелось, а поэтому я никак не реагирую на насмешки.

«Кира, золотце, никакая ты не жирная – ты аппетитная. Вот скажи, если тебе предложу пирожок пышный и румяный или гренку, засушенную до невозможности, что выберешь? – Я восторженно отдаю свой голос за пирожок. – Так почему ты решила, что быть пышной и румяной плохо? Те, кто обзываются, просто завидуют» – еще одна мудрость от няни.

– Настенька, не слушай никого. Они все дураки, но Бог их все равно любит, а поэтому и нам с тобой нечего на них обижаться.

Заботливо вытаскиваю тридцатисантиметровую куклу из коляски (раньше я всегда измеряла ее рост при помощи линейки, в надежде, что она подрастет, но потом забросила это дело), снимаю с нее платье и укладываю на распростертое на траве полотенце.

Снимаю с себя панаму, ядовито-желтый сарафан, босоножки, все аккуратно складываю рядом с Настей. Новехонький салатовый купальник на фоне грязно-коричневых, серых и застиранных до дыр красных, зеленых и синих смотрится настоящим сокровищем. В душе каждой присутствующей на берегу девочки мой внешний вид сотрясает заполненные до предела пчелами ненависти улеи.