Тереза Дрисколл - Я слежу за тобой

– Они были у дома, Элла. Кто бы ни писал эти открытки, он был здесь, у дома.

– Да. Ты прав – это все меняет. Мне следовало рассказать тебе все в самом начале, прости. Полиция будет здесь через полчаса; я сделаю все, что они скажут, Тони. Я не слишком беспокоилась, потому что честно считала, что открытки от ее матери.

– А можно сделать так, чтобы тебе не работать с раннего утра?

– Если тебе станет легче, я попробую что-то придумать. – Смотрю ему прямо в лицо. – Так ты поговорил с Люком?

Вчера ночью именно Тони поднял эту тему. «Ты не сочтешь меня психом, если я скажу, что ребенка должны усыновить мы?» Я заплакала и крепко обняла мужа за то, что он думал в точности как я. Мы согласились, что уже немолоды и что все это чистейшее безумие, но мы никому не можем доверить растить ребенка Люка, если у семьи Эмили не хватит сил.

– Он ответил, что поговорит с Эмили позже. У нее срок всего десять недель, еще рано принимать решения. – Тони кладет ладонь мне на щеку. – Мне показалось, что он испытал облегчение… Впрочем, трудно сказать. Парень слишком потрясен.

Тони добавляет, что Люк хотел бы больше не помогать в магазине. Для него это чересчур, со всеми заботами. Найти замену будет непросто – мало кто хочет начинать работу в такую рань. Но Люк – прежде всего, так что придется что-нибудь придумать.

– Хорошо. Тогда послушаем, что скажет полиция, да? А потом уже поговорим и про Люка, и про магазин. – Я беру его ладонь со своей щеки и целую.

Честно говоря, я удивлена, что к нам пожаловал инспектор из Лондона. Видимо, он ездил к Баллардам в Корнуолл, а нас посетил на обратном пути.

Мэтью сообщил мне новости. Он передал подруге из полиции две предыдущие открытки. Эксперты ничего не нашли, никаких отпечатков. Но они хотят посмотреть и последнюю. Мне предоставят настоящие пакеты для улик и специальные перчатки – на случай, если появятся новые открытки. Мэтью просил не называть его имя. Чтобы подразумевалось, что открытки я передала Мелани сама.

Тони ищет что-то под раковиной – думаю, спрей от насекомых; у кухонного окна жужжит навозная муха. В конце концов он сдается и, открыв окно, выгоняет муху прочь кухонным полотенцем; потом снова поворачивается ко мне и наклоняет голову.

– У тебя усталый вид, Элла. Все хорошо, милая?

– Хорошо. Я рада, что теперь ты знаешь про открытки.

От реки поднимается легкий туман, овцы в безопасности, Сэмми доволен. Вот в такие моменты, глядя на утреннее солнце, прожигающее влажную дымку, Генри ощущает полнейший покой, думается легко и свободно. Хорошо бы поставить дополнительно ограду на самом большом поле, чтобы уберечь овец от скользкого откоса к реке. Но ограда – это дорого. А Барбара против затрат на ферму.

Новые кухни и новые душевые комнаты для летних домиков? Пожалуйста! Заплатить какому-то веб-дизайнеру за дополнительную поисковую оптимизацию их сайта, что бы это ни значило? Конечно, здесь есть финансовый смысл . Но ограда? Корм? Ремонт трактора?

Пес, высунув язык, громко дышит и оглядывает границы поля. Для Генри именно это и имеет настоящий смысл. Пес, который радостно обегает по периметру каждое поле и возвращается к хозяину, торжественно виляя хвостом и глядя в глаза: все границы проверены.

– Пошли, малыш.

Генри нарочно выбирает кружной путь; сегодня ему не хватит сил пройти по Аллее Примул. Придя домой, он вешает прорезиненный плащ в прихожей, когда появляется Барбара.

– Где ты был? Давай еще раз поговорим – до того, как приедет полиция. Я беспокоюсь, каких еще невзгод мне ждать. Нам нужно думать о Дженни.

На кухне она садится к большому тесаному сосновому столу и принимается барабанить пальцами. Генри смотрит на чайник на плите, потом на жену.

– Я могу попасть в серьезные неприятности. Знала ведь, что нельзя было соглашаться и лгать полиции. – Она раскручивает рукав свитера, вытягивает его и снова загибает манжету.

– Не волнуйся, Барбара. Мы всё выложим напрямик. Они поймут.

– Поймут? Уверен?

Генри закрывает глаза. Ему жаль, что он расстроил жену. Ему жаль, что ей придется вдобавок ко всему пройти через такое. Жаль, что он плохой муж. А еще он устал миллион раз извиняться, потому что извинения ничего не меняют.

– Извини, Барбара.

– Не обижайся, но уже поздновато извиняться. Ведь врать полиции – лжесвидетельство?

– Думаю, только в суде, милая.

Генри смотрит на пол. На свои толстые носки из серой шерсти.

«Это отвратительно». Снова голос Анны. Дочь на пассажирском сиденье и не глядит ему в лицо.