Евгений Башкарев - Дедушка, не спи!

Я легонько оттолкнул ее от себя, чтобы увидеть лицо. Мне не хватало решительности, и я рассчитывал что-нибудь сказать, после чего все пойдет само. Но едва рот открылся, как девочка прижалась к моим губам, и глубоко в душе, там, где зарождается смятение и страх, кто-то осторожно опустил занавес. Это было так горячо и здорово, что у меня перехватило дыхание. За следующий десяток лет я не почувствую ничего более сильного, неудержимого и жизненного, чем тот короткий поцелуй, что подарила мне Сабина.

Мы обняли друг друга. Ветер ласкал наши лица. И нам было так хорошо, что не хотелось ничего говорить. Мы наслаждались моментом. Я забирался в ее волосы, она гладила мои плеч. Что-то в тот вечер способствовало зарождению нашей любви, но, к сожалению, она была не долгой.

Мы разошлись по домам, но огонь, что ворвался в мое сердце, поселился там навсегда. Я лежал на кровати, пытаясь не думать о Сабине, и все время возвращался к одной точке. Она плыла в моем воображении. Я сидел на берегу, где легкий прилив сменялся отливом, и чувствовал, как от воды исходит волшебство. Вода поднималась и опускалась, волны накатывали на берег, и я слышал, как по дну передвигаются ракушки. Их шум становился все ближе, а когда вода уходила прочь, ракушки бежали назад, затягивая меня с собой. Никого не было вокруг, только море, солнце и шум ракушек. Наверное, я спал и мне снился хороший сон, потому что именно там ко мне присоединился Рамилка. Он сел рядом, не произнося ни слова, и указал вдаль на полосу горизонта. На нем были рыжие шорты, подвязанные на поясе шнурком. В этих шортах он купался в речке, ходил на футбол и гулял по улице. Он называл их везучими до тех пор, пока не провалился в погреб под домом проповедника. После того случая шорты пришлось сжечь, и вдруг… он снова появился в них. Я хотел его обнять, но Рамилка жестом велел мне остановиться. Из широкого кармана он вытащил нож, повертел его на солнце, так, что сталь сверкнула до боли в глазах, и швырнул в море. Нож улетел, и горизонт бесшумно поглотил его прибоем. А из другого кармана Рамилка вытащил кулон. Он повесил на шею и нырнул в воду. Я долго ждал, что он вынырнет. Смотрел на горизонт. Где-то вдалеке плавился воздух, и пространство двигалось, но полоса, отделяющая море от неба, оставалась четкой, точно нарисованной. Я выбрался на песок и просидел до тех пор, пока солнце не охватило все вокруг. Неожиданно волна накинулась на берег и бросила к моим ногам рыжие шорты…

Я проснулся и услышал тихий звон, исходивший со стороны комода. После прошлого случая мне пришлось убрать медали с глаз долой. Я спрятал их в шкафу на верхней полке, но, видимо, мама, наводя порядок, снова повесила их обратно.

Дзинь!

Одна из медалей затрепетала. Две другие оставались неподвижными. Я судорожно глотнул. В комнате было не уютно. Тесные стены сдавливали царящий внутри гнет. Чтобы рассеять тьму, мне пришлось дотянуться до занавески. Когда в комнату ворвался уличный свет, медаль замерла, словно кто-то остановил ее пальцами.

Я сел на кровати и уставился на выдвинутый стул. Чистая рубашка, приготовленная к завтрашнему дню, съехала со спинки и упала на пол. В любой другой раз я бы встал с кровати и повесил рубаху на спинку стула, но сейчас я был будто парализован. В комнате находился посторонний.

Я перевел взгляд на медали и вспомнил кулон в виде маленькой ракушки, который Рамилка повесил себе на шею. Я видел этот кулон раньше. Кулон, шорты, песок… Сон был нелепым, но в ушах еще стоял шум прибоя. И тогда я решился и прошептал:

— Ты здесь?

Кто-то прошел мимо дома. Через открытую форточку донесся звук шагов по гравию. Вскоре шум стих, и тишина вновь объяла дом.

— Ты здесь? Ответь.

Не знаю, хотел ли я, чтобы посторонний ответил, но чувство, будто кто-то сидит на стуле и смотрит на меня, не покидало. Я шептал снова и снова:

— Зачем ты приходишь в мой дом?

Чернота под столом сгустилась настолько, что я вообразил, как оттуда выползает обезглавленный человек и протягивает мне нож: «На, отрежь себе голову. Друга тебе уже не найти. Зато у тебя есть подруга, а у подруги — кулон». И черт бы меня побрал, если этот кулон — всего лишь кулон и ничего больше!

— Идут, — послышалось из-под стола.

Рубаха шевельнулась, точно ее поймал сквозняк.

— Идут…

— Кто ты? — я откинул одеяло и встал с кровати. — Кто?

— Идут… — Шепот отдалялся.

И тут в одно мгновение медали ударились друг о друга и полетели за тумбочку. Этот звон стоял у меня в ушах до восхода солнца.