Райли Сейгер - Моя последняя ложь [litres с оптимизированной обложкой]

– Это очень щедрая затея.

– Я не хочу чужих денег, да они мне и не нужны. Я хочу, чтобы там снова жили девочки. И я была бы счастлива, если бы ты ко мне присоединилась.

Я тяжело сглатываю. Я? Лето в лагере «Соловей»? Да уж, совсем не похоже на картину на заказ. Предложение настолько странное, что я думаю, что ослышалась.

– На самом деле все вполне логично, – говорит Френни. – Я хочу, чтобы в лагере преподавались искусства. Да, девочки будут плавать и ходить в походы, все как обычно. Но мне также хотелось бы, чтобы они изучали литературное мастерство, фотографию и живопись.

– Вы хотите, чтобы я преподавала живопись?

– Разумеется, – говорит Френни. – И у тебя останется куча времени на свои работы. Природа – лучшее вдохновение.

Я не понимаю, зачем я нужна Френни. Она должна меня ненавидеть. Френни чувствует мою неуверенность. Думаю, это очень легко. Я сижу в кресле, будто кол проглотила, и тереблю в руках салфетку, закручивая ее в спираль.

– Я вполне понимаю твою тревогу, – говорит она. – Будь я на твоем месте, я испытывала бы то же самое. Но я не виню тебя в случившемся, Эмма. Ты была маленькая, ты испугалась, да и сама ситуация – хуже не придумаешь. Кто старое помянет, тому глаз вон. Мне очень хочется, чтобы в лагере были выпускники. Так мы покажем всем, что это хорошее, безопасное место. Мое предложение уже приняла Ребекка Шонфельд.

Бекка Шонфельд, знаменитый фотожурналист. Фотография двух сирийских беженцев в крови, держащихся за руки, облетела обложки журналов по всему миру. Бекка была с нами в то последнее лето.

Она, конечно, избегала меня на Фейсбуке, хотя я и не стремилась к общению. Бекка всегда была для меня загадкой. Холодная, замкнутая, отстраненная – но не позер. Она проводила время в одиночестве и наблюдала за миром через объектив камеры, вечно болтавшейся у нее на шее – даже посреди озера.

Я представила, что она сидит на моем месте. Что камера снова висит у нее на шее. Что Френни убеждает ее вернуться в лагерь «Соловей». Ее согласие поменяло мою точку зрения. Я перестала считать идею Френни блажью. Я поняла, что она вполне может реализоваться. Хотя, конечно, без меня.

– Это слишком большое обязательство, – говорю я.

– Разумеется, твой труд будет щедро оплачен.

– Дело не в этом, – Я продолжаю терзать салфетку, которая уже напоминает веревку. – Я не думаю, что смогу туда вернуться. После всего, что случилось.

– Так, может быть, тебе стоит вернуться, – замечает Френни. – Я тоже этого боялась. Два года туда не ездила. Я думала, что найду там лишь мрак и страшные воспоминания. Но все оказалось не так. Там по-прежнему очень красиво. Природа способна исцелить душу, Эмма. Я твердо в этом уверена.

Я молчу. Сложно говорить, когда взгляд Френни прикован к тебе. Когда в ее зеленых глазах отражаются напряжение, сострадание и нужда.

– Пообещай, что подумаешь.

– Хорошо, – отвечаю я.

Я не просто думаю, я почти схожу с ума.

Предложение Френни занимает все мои мысли до конца дня. Но я размышляю не об этом. Я не ищу причины вернуться, я ищу предлоги, чтобы не возвращаться. Я чувствую вину, от которой так и не смогла избавиться за пятнадцать лет, и привычную тревогу. Все это продолжает вертеться у меня в голове во время ужина с Марком в его бистро.

– Поезжай, – говорит он, ставя передо мной тарелку с рататуем.

Это мое любимое блюдо. Оно источает аромат помидоров и трав Прованса. В обычной ситуации я бы не тратила ни мгновения. Но предложение Френни испортило мне аппетит. Марк чувствует это и ставит рядом с тарелкой большой бокал, почти до краев наполненный пино нуар.

– Я думаю, поездка пойдет тебе на пользу.

– А вот мой психотерапевт с тобой бы не согласился.

– Не думаю. Это же типичная ситуация, когда надо закрыть гештальт.

Видит бог, это мне необходимо. В течение полугода все девочки были официально похоронены – каждая в тот момент, когда семья наконец оставляла последнюю надежду. Сначала Эллисон. Все было очень пафосно. Натали, как всегда, посередине, тихие семейные похороны. Вивиан шла последней. Я была там, холодным январским утром. Родители мне запретили, но я все равно пошла, прогуляв школу. Я забилась в церковь, спрятавшись подальше от плачущих родителей Вивиан. На службе было столько сенаторов и конгрессменов, что у меня возникло чувство, будто я смотрю государственный телеканал.

Мне не помогло. Я прочитала о службах Эллисон и Натали в интернете, но и это не ничего не дало. Ведь был шанс, что они остались живы. Мне было все равно, что штат Нью-Йорк официально признал их мертвыми спустя три года. Но их тел не нашли, поэтому мы точно не знали, что с ними произошло.