Патрик Макграт - Паук

— Я ухожу, Паучок, — сказала мать, — скоро вернусь.

Я обратил внимание, что у нее подкрашены губы и нарумянены щеки — так она выглядела, уходя субботними вечерами с отцом. Была еще пятница, но после того, что произошло, мать определенно не могла сидеть в кухне.

— Встречу твоего отца, — сказала она, это последние ее слова, какие я слышал в жизни.

Я видел, как она вышла в заднюю дверь, я наблюдал за ней, когда она стояла во дворе, натягивая перчатки. Свет на кухне она не выключила и на миг вошла в его полосу; я видел это из окна спальни. Потом пошла по двору, невысокая стройная женщина, идущая встречать мужа, вскоре ее поглотил туман. Но я был все еще с ней , понимаете, был с ней, когда она шла переулком, сжимая сумочку, осторожно приближаясь в тусклом свете уличного фонаря к пивной. Она не знала, ни в «Собаке» ли отец, ни какого приема ждать, если он окажется там, но больше не могла сидеть и плакать в кухне, пока он где-то пьет, кипя непонятной злобой, явно, хоть и не по ее вине, обращенной на нее. Дойдя до «Собаки», мать смело вошла в общий бар и направилась прямиком к стойке.

— Добрый вечер, миссис Клег, — обратился к ней Эрни Рэтклифф. — Мужа ищете? Он был здесь, но вроде бы ушел. — Оглядел зал своими маленькими юркими глазами. — Нет, миссис Клег, его не видно.

— Понятно, — сказала мать. — Спасибо, мистер Рэтклифф. — И повернулась, собираясь уходить, но тут в голову ей пришла новая мысль. — Мистер Рэтклифф, — спросила она, — не скажете ли, где находится «Граф Рочестер»?

Я представляю себе отца, идущего широким шагом по туманным улицам к участку. Он идет по Сплин-стрит, над ним маячит еле видный газовый завод, по Омдерменскому тупику, через виадук, маленькая темная фигурка шагает сквозь туман, подкованные ботинки глухо звенят по тротуару, Подойдя к верхней части дорожки, отец останавливается; здесь, на холмике, туман не такой густой, ему видны луна и по левую руку первые сараи. Он стоит там несколько секунд, силуэт его нечеток, но ясно виден в черно-серой ночи с тусклой луной, под ним находятся участки, а дальше — лабиринт улиц и переулков, тянущийся к докам, откуда сквозь туман доносятся заунывные гудки судов; через несколько минут отец отпирает дверь своего сарая, входит внутрь и ищет в кармане спички. В сарае сыро, холодно, в темноте сильно пахнет землей — как в могиле, думает он. Затем спичка загорается, он зажигает свечу на ящике возле кресла, и пламя отбрасывает тусклый трепетный свет. Открывает бутылку пива и расхаживает по сараю, бросая громадную уродливую тень на грубые дощатые стены и стропила щипцовой крыши. Из мрака у задней стены стеклянный глаз хорька внезапно улавливает пламя свечи и отбрасывает резкий сверкающий лучик. Выпитое не дает отцу угомона, покоя, возможности задуматься о том, что он делает; он остается в какой-то горячке, им по-прежнему владеет этот неотступный инстинкт.

Наконец появляется Хилда. Отец слышит снаружи ее голос и распахивает дверь. Бранясь и оступаясь, она идет босиком по тропке, в одной руке у нее туфли, в другой — бутылка портвейна.

— Тьфу ты, черт! — вскрикивает она, ступив на картофельную делянку. Теперь отец усмехается, и на фоне тусклого света в открытом сарае Хилда видит, как блестят его зубы, когда он идет помочь ей. Она вытаскивает ногу из рыхлой земли, и отец обнимает ее за плечи; они тут же плотно прижимаются друг к другу под светящей сквозь туман луной; тот жар, который горячил отца с наступлением темноты, неистово вспыхивает, и эта слившаяся в объятиях пара раскачивается взад-вперед на тропке перед сараем. Хилда приглушенно смеется, уткнувшись лицом в воротник отца, потом они медленно отделяются друг от друга, идут к сараю, входят внутрь, дверь закрывается, и на участок вновь опускается тишина.

(Господи, хоть бы тишина опустилась на этот дом! Они начали опять и теперь как будто топают наверху, минута за минутой, потом, видимо, бессильно валятся от смеха. Я влез на стул и стучу ботинком в потолок, но толку никакого, даже вроде бы становится еще хуже. Миссис Уилкинсон придется ответить за многое и не в последнюю очередь за то, что эти твари мешают мне спать. А живот все еще болит!)

Мать стояла в дверях «Графа Рочестера» и недоуменно осматривалась. Пивная была переполнена, и к этому часу завсегдатаев охватило какое-то коллективное безумие, они говорили, смеялись, жестикулировали, словно карикатуры на мужчин и женщин, словно шаржированные марионетки, и мать, трезвая и кроткая сердцем, сильно перепугалась. В воздухе стоял табачный дым, почти такой же густой, как туман снаружи; и в плотной толпе этих людей, чьи громкие голоса словно бы увеличивали их рост и принижали человеческий облик, мать не могла разглядеть, там отец или нет. Но хоть была кроткой и трезвой, все же решилась: сжала сумочку и стала протискиваться вперед, часто бормоча извинения и глядя по сторонам.