Тэйлор Адамс - Поле зрения

Джеймс Эверсман многое умел, а кое-что делал исключительно хорошо. Владел скоростным чтением и все запоминал. Прекрасно справлялся с румпелем парусной шлюпки. Мог приготовить суши, увлекался пчеловодством. Говорил по-испански, понимал немецкий.

Но в автомобилях не разбирался.

Зато быстро обучался и решил положиться на это свое качество. Дернул ручку замка капота и, не обращая внимания на пульсацию в шее, бросился к «тойоте». Ноги не слушались, колени подгибались. Споткнулся о камень – только бы Эль не заметила. Она покачивалась на своем сиденье, подтянув колени к груди.

– Что с ним приключилось?

– Не знаю.

– Ведь он не понимает, что искалечен.

– Да у него вообще не все дома…

Джеймс поморщился жестокому, случайному каламбуру и открыл капот. Сразу стало ясно, что порвался ремень вентилятора и, словно сброшенная змеиная кожа, закрутился хрящеватыми узлами. Но что еще хуже, весь мотор от радиатора до переборки салона был забрызган чем-то темным и покрыт выброшенной из-под шасси пылью. Джеймс коснулся липких песчинок на ремне.

– Как с сигналом? – безнадежно спросил он. – По-прежнему ноль?

Эль взглянула на экран телефона:

– Ни одной черточки.

Проклятие!

– Все равно попробуй «девять-один-один». Будем надеяться, что нас засечет вышка службы спасения.

Собираясь стереть масло с пальцев, он провел рукой по внутренней части капота и обнаружил, что поверхность грязная, будто жидкость распылили под давлением и она свисает с капота каплями. Было похоже на то, как бы изобразил Джексон Поллок [2] Поллок, Джексон (1912–1956) – американский художник, абстрактный экспрессионист. внутренности разбившихся на ветровом стекле насекомых. Желтое, оранжевое, зеленое, черное, все в песке – не просто течь, течь для этого слишком слабое слово.

– Такое впечатление, что двигатель взорвался, – произнес Джеймс.

Эль хлопнула водительской дверцей и с телефоном у уха приблизилась к нему.

– Взорвался?

– Да.

Она опустила трубку:

– Ничего не получается. Никакого сигнала.

– Отправь на «девять-один-один» сообщение. Для эсэмэсок требуется меньшая полоса частот.

Джеймс оперся коленом о колесо и, морщась от внезапного приступа головной боли, смотрел, как на красной почве расплывается черная лужица. На ее поверхности солнце рисовало радужные завитки. У него екнуло сердце.

Бензин. Масло. И, кроме того, тосол.

– Потекло все сразу?

– Да.

– Кто-то испортил нашу машину. – Эль потерла глаза и сжала в кулаке ключи. – Наверное, тот тип с блокнотом и белой кошечкой, его работа. Чтобы мы забрались сюда, где нет связи и не позвать на помощь. Может, мы видели нечто такое, что нам не полагалось видеть?

Муж взял ее за плечи:

– Мы ни на секунду не оставляли автомобиль без присмотра.

– Он ехал за нами от самого Музея смерти. Ему явно пришлось по душе то, что он там смотрел. – Эль оглянулась на старика. Тот стоял на краю дороги и глядел на дно гигантского кратера. – Как долго может человек прожить в подобном состоянии?

– Откуда мне знать?

– Невероятно. Я считаю…

– Стоп. – Джеймс понизил голос. – Хватит говорить о нем, словно он уже мертвец.

С языка были готовы сорваться слова. Джеймс вспомнил, как она с грустью смотрела на него на бензоколонке, словно он безнадежно отсталый в своем развитии ребенок.

«Ты действительно веришь во всю оптимистическую чушь, которую несешь?»

– Нужно ему как-нибудь помочь, – сказал он. – Как-то обустроить… Дать воды. Не позволить упасть, заставлять говорить.

– Я думаю, его подстрелили, – вздохнула Эль.

Муж сделал вид, будто не расслышал.

Эль наклонила бутылку с «Аквафиной» к потрескавшимся губам. Сначала старик отказывался пить, и теплая вода потекла по его подбородку.

Эль было десять лет, когда дед перестал узнавать ее. Периоды забывчивости от раннего к умеренному менялись с жесточайшей быстротой; бо́льшая часть долговременной памяти исчезла за те две недели, что их семья провела в Гондурасе, где они изготовляли школьные парты. Войдя в комнату, Эль сразу поняла, что дед стал совершенно иным человеком. Размагнитился жесткий диск его натуры. В глазах появилась защитная настороженность, они казались раздраженно-колючими, словно он изучал ее под лампой дневного света. Обидно, если тебя не узнают. Эль не понравилось это. Дед стал чужим, а она не любила, когда на нее таращились незнакомцы. Даже сейчас, стоит только об этом подумать, и ей становится до странности противно. Пожалуйста, прекратите на меня смотреть.