Рут Уэйр - Смерть миссис Вестуэй [litres]

Кто это написал? Горничная? Ребенок? И когда?

Это не крик о помощи. Написавший эти слова не мог рассчитывать на то, что послание увидят снаружи или даже изнутри, так надежно оно спряталось. Значит, скорее всего его сознательно укрыли за перекладиной. И даже Хэл никогда бы его не заметила, если бы не встала точно в этом месте.

Нет, тут что-то… что-то другое. Желание не столько быть услышанным, сколько выговориться, прокричаться.

Хэл вспомнила маму, вспомнила, как та велела ей говорить вслух, чтобы прогонять кошмары, вспомнила свою мантру для изгнания бесов: Хватит ! Может, тут то же? Может, кто-то старался вернуться в реальность и отогнать голоса, нашептывающие жуткие мысли?

Помогите мне.

Несмотря на теплый свитер, Хэл вдруг стало холодно, очень холодно, озноб сотрясал ее изнутри, а в голове звучал голос, она буквально слышала его, он повторял одни и те же слова.

Помогите мне.

И тут Хэл мысленно увидела девушку – она была одна, в этой комнате. На окне решетка, дверь заперта. Почти как сейчас, только вот дверь не заперта. Самое Хэл по крайней мере не заперли. И что бы здесь ни случилось, не ее это дело. Не ее семья, не ее тайна, да и вообще ей есть о чем подумать, кроме давным-давно исчезнувшей девушки, склонной к мелодраматическим жестам.

Что происходило в этой комнате, каким было прошлое этого дома – не имеет значения. Важно лишь пережить сегодняшний день, не выдав себя и разузнав как можно больше о Мод. А получив такую информацию – дату рождения или хотя бы второе имя (если, разумеется, ей удастся найти подходящий способ узнать), – она сможет улизнуть в Брайтон и подделать метрику, которая успокоит Тресвика. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Тьфу-тьфу-тьфу. Хэл знала, что бы ей сказала мама. Она ясно увидела ее – насмешливо покачивает головой, улыбается уголком рта. Вдруг Хэл так захотелось очутиться рядом с ней, что сердце стиснуло физической болью.

Не верь, Хэл. Никогда не верь собственному вранью.

Потому что все суеверия – ловушка. Этому она научилась за те годы, что занималась своим ремеслом на пирсе. Можно стучать по дереву, скрещивать пальцы, считать сорок… Только это вранье, все вранье. Обманчивые надежды, призванные создать иллюзию, будто ты в силах что-то контролировать, будто есть смысл в мире, где единственный творец твоей судьбы ты сам. Ты не в силах предсказать будущее, Хэл, не уставала повторять ей мама. Не в силах повлиять на судьбу или изменить то, что не в твоей воле. Но ты в силах решить, что делать с выпавшими тебе картами.

Это правда, Хэл соглашалась. Непростая, неумолимая правда. Ей всегда хотелось крикнуть это клиентам, приходившим к ней опять и опять в поисках ответов, которые она не могла дать. Не существует каких-то заоблачных смыслов. Иногда что-то происходит просто так, без причины. Судьба жестока и капризна. Стучите по дереву, бормочите заклинания на удачу – они не помогут вам увидеть приближающуюся машину, не помогут избавиться от опухоли, которая уже сидит внутри, просто вы не знаете. На самом деле все ровно наоборот. Напряженно ожидая, что вторая сорока улетит, и тем самым надеясь заменить невзгоды удачей, вы не делаете того, что как раз можете: не смотрите на светофор, не замечаете мчащейся машины, пропускаете момент, когда еще можно сделать шаг назад.

Люди, приходившие к ней на пирс, искали смысла и возможности контролировать ситуацию, но искали не там. Отдавая себя во власть суеверий, они отказывались от работы над собственной судьбой.

Что ж, если Хэл чему и научилась, так это тому, что в эту ловушку она не попадется. Она сама создаст свою жизнь. Сама изменит свою судьбу. Сама станет творцом своего счастья.

Гостиная, где они сидели вчера вечером, оказалась пуста, в камине серела остывшая зола, на столе сиротливо стояли брошенные стаканы с виски. Но где-то в глубине дома гудел пылесос, и Хэл двинулась на звук по выложенному кафелем коридору, где вдоль стен за пыльными стеклами насупились чучела хищных птиц. Путь вел через малую столовую, где было накрыто к завтраку: банки со злаками, масленка, а возле допотопного тостера упаковка с дешевым нарезанным хлебом.

За столовой находилась оранжерея, где росли – по крайней мере, когда-то – виноград и апельсиновые деревья. От апельсиновых деревьев остались только таблички с надписями на кадках: Кара-Кара, Валенсия, Моро . Отдельные кусты винограда поднимали от земли толстые узловатые стебли, но большинство погибло. Листья на них пожелтели, к шпалере прикрепилось несколько гроздей ягод, похожих на изюм. Живыми здесь можно было назвать только тонкие пряди травы, упорно пробивающейся между плитками на полу. Было очень холодно, откуда-то дул ледяной ветер, шевеливший увядшие листья, которые шуршали на мертвых кустах. Подняв голову, Хэл увидела, что одно из стекол на крыше разбито, в дыру свободно задувало.