Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

«Какой я идиот! – подумал Тилль. – Дверь-то открывалась наружу, а мне почему-то пришло в голову тянуть ее на себя».

Это было сделано специально для того, чтобы персонал мог открыть ее в случае, если с пациентом внутри палаты что-то произойдет, и он потеряет подвижность.

Коридор был пуст. Беркхофф с трудом держался на ногах, и если бы не ручки, приделанные к стенам на уровне инвалидной коляски, то он рухнул бы на жесткий линолеум. Вспышки молний перед глазами усиливались с каждым шагом. Да иначе и быть не могло, ведь воздействие обезболивающих средств заметно ослабло. Его голова начала напоминать закрытый крышкой перегретый котел, поскольку боль не могла найти выхода. Но как бы ни была сильна эта боль, она не могла сравниться с теми мучениями, которые Тилль пережил с момента исчезновения Макса и продолжал испытывать до сих пор.

Макс!

Одна только мысль о сыне помогала ему не кричать и не привлекать к себе внимание персонала. Тилль укусил себя за неповрежденный кулак и с трудом справился с желанием громко заскулить. Он подождал, пока яркие вспышки боли в виде молний не перешли в слабое мерцание, а затем шаг за шагом снова двинулся вперед, с трудом переставляя ноги.

Беркхофф, проследовав мимо еще одной закрытой двери, шел по небольшому коридору, где находилась его палата, держа курс на главный проход, видневшийся впереди. Перед выходом в этот коридор он заметил то, что заставило учащенно забиться его сердце.

Там стоял стеллаж на колесиках.

Такой, на котором в больницах пациентам обычно развозят еду. Отличие заключалось лишь в том, что полки на нем были загружены книгами.

– Седа! – попытался позвать ее Тилль.

Она явно все еще находилась на территории лазарета и, по-видимому, развозила лежавшим здесь больным выбранную ими литературу.

Беркхофф, обливаясь потом, добрался до стеллажа, стоявшего прямо возле пересечения коридоров в каком-то полуметре от двери, на которой был нарисован номер двести семнадцать и виднелась небольшая табличка с надписью «Размещать не более одного пациента».

Седы нигде не было видно, и Тилль предположил, что она вошла в эту одноместную палату. Внезапно у него возник вопрос: не наблюдают ли за ним, и он принялся искать видеокамеры на потолке. Их Беркхофф не обнаружил, зато обратил внимание на двух мужчин, стоявших в конце главного коридора возле лифтов, оборудованных биометрической системой защиты.

Вначале Тиллю не удалось рассмотреть, кто это был, но, протерев слезившиеся от боли глаза, он увидел человека, при взгляде на которого ему захотелось спрятаться, и ему пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не закричать, выпуская наружу отчаяние, которое в нем накопилось.

Тилль застыл как статуя, но ненадолго. Он стоял так до тех пор, пока Касов не начал поворачиваться в его сторону, а затем то же самое сделал и Трамниц.

Как будто оба они догадались, что за ними тайно наблюдают!

– Что случилось? – спросил Трамниц, удивившись тому, что Касов неожиданно замолчал, даже не закончив начатую фразу, и повернулся к нему спиной.

– Сам не знаю, – пожав плечами, ответил ему врач.

Тогда Трамниц вслед за Касовом оглядел коридор, но никого не увидел. Проход, за исключением стоявшей тележки с книгами, был пуст.

– Мне показалось, что там кто-то стоял.

– Седа? – предположил Трамниц, с похотливой улыбкой запуская руку себе между ног.

– Нет, – мотнул головой Касов. – Эта шлюха из вашей палаты не выходила. Однако у меня возникло ощущение, что за нами наблюдают.

– Может быть, кто-то решил меня навестить? – разозлился Трамниц.

Трамниц точно помнил, что этот идиот, мнивший себя врачом, пообещал ему, что у себя в палате он сможет попользоваться шалавой без каких-либо помех, и поэтому заметил:

– Я думал, что все на собрании.

– Так и есть, – заверил его Касов.

Воспользовавшись тем, что накануне ночью в южном крыле клиники чуть было не лопнул канализационный трубопровод, Касов распорядился провести второе общее собрание сотрудников с повесткой дня «Наводнения и потопы», и весь персонал, за исключением медсестры для экстренных вызовов и санитара, собрался в холле. Большинство пациентов тоже были переведены в другие корпуса, и, таким образом, в распоряжении Трамница, в принципе, оказался целый этаж.

Исключение составлял лишь один человек с размозженным черепом. Но, по уверениям Касова, он был не в состоянии даже встать с постели.