Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

– Хорошо. А теперь расскажи мне, как все прошло с Патриком Винтером. Что тебе удалось выведать? Он что-нибудь рассказал обо мне?

Тиллю не был знаком ни офис, ни автостоянка, на которую он таращился. И даже его собственное имя выскочило у него из памяти, как это часто случалось с ним во сне.

Беркхофф не понимал также, что все его мысли и все, что он видел, чувствовал, пробовал на вкус, нюхал и слышал, происходило только в его голове. Он находился на такой большой высоте, откуда невозможно было видеть поблескивающий асфальт на парковке, не говоря уже о возможности почувствовать какой-либо исходивший от нее запах. И в то же время легкий приятный аромат напоминал ему о лете, отпуске… И о смерти!

Причем Тилль не мог понять почему. Насколько он помнил, ему ни разу не доводилось бывать в автокатастрофах. Беркхофф даже никогда серьезно не падал с велосипеда. И было непонятно, почему в пропитанном пылью воздухе его преследовали мысли о восковой коже, о голубоватом поблескивании, характерном для трупов, и о сладковато-приторном запахе мяса, разлагающегося на солнце.

Единственное, что он мог объяснить себе на данный момент, было то, почему эта невероятная жара, которая все больше и больше наполняла его, берет свое начало в правой руке. Тилль старался не шевелить ею, хотя во сне все время пытался найти возможность переключить кондиционер на большую мощность или как-то распахнуть окно. Однако в том высотном здании, в котором он себя ощущал, это вряд ли было возможным.

Армин сломал ему два пальца на правой руке, и осознание этого он и взял с собой в свой лихорадочный и пропитанный холодным потом сон, в который ему удалось провалиться после долгой фазы отчаяния.

По вполне понятным причинам желание Тилля, чтобы его немедленно отселили от этого сумасшедшего, было настолько сильным, что он несколько раз хотел позвать на помощь или подать знак Симону во время его обходов. У него возникло жгучее желание показать санитару свои сине-фиолетовые опухшие и неестественно скрученные пальцы и сказать:

– Вот посмотри! Видишь, что сделал со мной этот сумасшедший, с кем-то меня перепутав. Вам ни в коем случае нельзя оставлять меня с ним наедине!

Однако, когда Тилль уже собрался постучать кулаком здоровой руки в дверь – к счастью, Беркхофф являлся левшой, – он вовремя вспомнил о том, что прошептал ему Ар-мин. А прошептал его сокамерник вот что:

– Ты знаешь, что они делают с мучителями детей, если те подвергаются нападению со стороны сокамерников? Они сажают в изолятор не нападавших, а их жертвы.

При этом Вольф рассмеялся и принялся красноречиво описывать, как плохо будет Тиллю в грязной одиночной камере. Не смог Беркхофф забыть и те два слова, которые обрушил Армин на его голову. Эти два слова преследовали его даже во сне. И слова эти были: «мучитель детей» и «одиночное заключение».

«Неужели на совести Патрика Винтера действительно был ребенок?» – мучил Тилля вопрос.

Это был вопрос, на который он не мог ответить. И уж тем более не получалось у него найти на него ответ во сне, в котором, находясь на каком-то немыслимо высоком этаже, он словно намертво прирос к окну, наблюдая за сновавшими внизу крошечными человечками и маленькими, словно игрушечными автомобилями. В этом сне он ощущал только смолисто-асфальтовый запах смерти, хотя и понимал, что в ночном видении его нос ощущать никаких ароматов просто не может. И тем не менее запах тления был столь же интенсивным, как и уверенность Тилля в том, что ему ни на один день нельзя оказаться изолированным от остальных пациентов, находившихся в здешнем режимном учреждении.

Ни на один день! И ни при каких обстоятельствах!

Конечно, в камере с Армином он не собирался оставаться дольше, чем это было необходимо. Да Тилль этого и не вынес бы. Но и помещение его в изолятор означало бы, что он начисто лишался всех шансов подобраться к Трамницу поближе.

Поэтому он не стал бить тревогу и доносить на Армина, а дождался, когда дыхание психопата, лежавшего на нижней койке, стало ровным и спокойным. Проигнорировал Тилль и регулярное открытие дверной заглушки, когда Симон смотрел, все ли в порядке. Одновременно Беркхофф старался не обращать внимания на поднимавшееся от страдавшего метеоризмом Вольфа зловоние. В результате, несмотря на ощущение, будто бы его правая рука раздулась до размеров тыквы, ему удалось забыться в кошмарном сне, в видениях которого отсутствовал всякий смысл.