Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

Под испепеляющими лучами солнца в самый жаркий летний день!

– Извините! – внезапно послышался голос у него за спиной, и он в испуге обернулся, все еще находясь в сетях воспоминаний.

Но голос позади него принадлежал реальному человеку из плоти и крови, которого он лично никогда раньше не встречал. Его родители, так же как и имя мальчика, ему были известны только из газет и телепередач. Оказалось, что Макс просто последовал за ним и поднялся из подвала в гостиную.

– Извините! – повторил маленький мальчик с печальными глазами и полными губами, чье изображение так часто мелькало в поисковых объявлениях.

На нем были только футболка и трусы, а на правой голени виднелся шрам.

– Я… Это вы спасли меня? – спросил мальчуган.

– Да, – со слезами на глазах ответил он, окончательно осознав, что его собственный сын для него потерян навсегда.

Как потерянным оказался и он сам.

Теперь ему стало ясно, на что намекал еще совсем недавно Трамниц, говоря:

– Когда я покончу здесь с Максом, то тебе предстоит пережить кое-что еще, что тебя полностью уничтожит. Этого я и добиваюсь. Мне хочется посмотреть тебе в глаза и насладиться твоими страданиями.

Его взгляд вновь обратился к детскому садику, в котором еще горел свет, как тогда, когда он в гостиной стоял с пистолетом в руке, но затем принял другое решение из-за того, что такой поступок был достоин только труса и слишком простым наказанием за его чудовищное деяние.

Вот почему он в конечном счете положил пистолет в спортивную сумку и облил себя бензином. Ведь на нем была вина в том, что его сын буквально сгорел в машине, а за это ему полагалось тоже погибнуть в пламени.

– И… и кто вы? – поинтересовался Макс.

В этот момент на улице послышалось шуршание шин и вой сирен.

По всему было похоже, что сирены приближались уже достаточно давно, но он, поглощенный своими мыслями, их не слышал. Не слышал вплоть до того момента, когда Макс со слезами на глазах повторил свой вопрос умоляющим голосом:

– Пожалуйста, скажите, кто вы?

Тогда он собрался с духом и ответил мальчику:

– Меня зовут Патрик Винтер. Я – пациент «Каменной клиники», потому что убил своего сына, а потом потерял рассудок.

Они принарядились, словно собирались отужинать у своего начальника. Не слишком официально, но и не чересчур вольно, а достаточно для того, чтобы подчеркнуть особенность повода, по которому собрались.

Тилль Беркхофф облачился в коричневый свободного покроя спортивный пиджак и новенькую накрахмаленную рубашку голубого цвета, ворот которой явно натирал ему шею. Чувствовалось, что могучий пожарный не привык так одеваться и ощущал в подобном наряде дискомфорт, предпочитая носить джинсы, кроссовки и футболки. Вполне возможно, что в тот день он прислушался к советам своей жены Рикарды, на которой было простенькое зеленовато-коричневое платьице с кружевными рукавами. К нему хорошо подходили неброские сережки и полуботинки, правда, слишком легкие для такой погоды, когда на улице лежал уже первый снег, выпавший как раз накануне.

Глядя на эту супружескую пару, профессор Зенгер никак не могла определить, насколько близки друг другу были эти люди и должна ли она верить прессе, которая вовсю трубила о воссоединении «счастливой пары» после неожиданного возвращения их сына Макса.

Как бы то ни было, на безымянных пальцах обоих блестели обручальные кольца, и за небольшим столом для переговоров в кабинете фрау Зенгер они сидели весьма близко друг к другу, но за руки, правда, не держались.

– Я ничего не понимаю, – в третий раз произнес Тилль, так и не притронувшись к кексам и минеральной воде, предложенной гостям руководителем «Каменной клиники». – Этот Патрик Винтер думал, что он – это я?

В ответ фрау Зенгер сделала такое движение головой, по которому трудно было понять: не то она согласно кивнула, не то отрицательно ею затрясла.

– И да, и нет. Все очень сложно.

– Уж больно мудрено для меня, – одарив врача застенчивой улыбкой, произнес Тилль. – Не могли бы вы объяснить такому увальню, как я, все это как-нибудь попроще?

Фрау Зенгер сняла очки для чтения и посмотрела на полоски на пластмассовых бокалах, размышляя, насколько она может отступить от врачебной тайны. Затем руководитель клиники пожала плечами и сказала:

– Ну хорошо.

Видимо, принимая решение, она исходила из того, что следственный комитет скоро отстранит ее от занимаемой должности и от молчания все равно проку не будет. К тому же все, что она могла рассказать, так или иначе появится в прессе, а кто, как не родители Макса, имели право узнать правду первыми?