Сергей Протасов - Обязательно должна быть надежда. Следователь Токарев. История вторая

— Да, бывает-бывает. Ладно, Эдуард, погоди со своими случаями, пора мне. Ты вот что — когда к брату моему, вновь обретенному, собираешься?

— Завтра четверг? Завтра должен идти, а так обычно по вторникам и четвергам. Он специально продукты и лекарства рассчитывает под мой приход и все такое.

— Понятно, — родственник упруго поднялся. — Давай, как договорились — молчок. Пошел я. Будь здоров, тезка, держи оборону.

Усилившийся снег, подхваченный ветром, косо заштриховал темный окружающий мир. Свекольников вышел из кафе, надвинул поглубже мохнатую шапку-ушанку, подтянул толстый шарф и задумчиво продолжил прерванный путь, продавливая по свежему снегу отпечатки больших ботинок как неоспоримый факт своего существования на белом свете.

С той стороны замутненного конденсатом зеркала смотрели тусклые, пустые глаза, еле заметные на размазанном, несимпатичном спросонья лице молодого мужчины, разбуженного несколько минут назад. Эдик медленно повернулся анфас влево, придирчиво рассмотрел себя, потом анфас вправо. Изобразил предельно широкую зубастую улыбку. Капля, стекающая по стеклу, прошла через отражение глаза — показалось, что зазеркальный двойник, как злобный клоун, фальшиво плачет. Словно некто знакомый из другого мира, спрятавший физиономию под ощерившейся маской, от скуки считывал мысли Эдика, стараясь угадать то, что будет дальше, и, угадав, глумливо ухмылялся, мол: «Жаль мне тебя, парень, до слез. Посмотри, я плачу. Пропадешь ни за грош. Ну так туда тебе и дорога». Маска в зеркале как будто подмигнула, и Свекольников оторопел.

— Эдуард! — услышал он голос матери из-за двери ванной комнаты. — Оладьи же остывают.

Молодой человек вздрогнул, мотнул головой, отгоняя наваждение.

— Иду, минуту, — громко ответил он и, опустив лицо в ладони, полные ледяной воды, совсем тихо добавил: — Ничего, скоро все будет по-другому. Главное — терпение.

Последние его слова не расслышал даже тот, в зеркале. Они, превратившись в бульканье, пузырьками укатились в канализацию.

Эдуард бережно вытерся теплым уютным полотенцем и снова уставился на свое отражение. Теперь зеркало показало надменного, жестокого диктатора. Правильный овал лица, прямой короткий нос, средних размеров серые, прозрачные глаза с точками черных зрачков, редкие светлые волосы. Надменность лицу придала намеренно выдвинутая нижняя челюсть. «Как Муссолини», — мелькнуло в голове. Таким он себе нравился больше.

Каждое утро мама готовила Эдуарду кофе, а к нему оладьи, тосты или сырники. Она нарочно просыпалась на час раньше, чтобы сын смог отправиться на работу сытым и ухоженным. После расставания с мужем вся ее нерастраченная нежность, словно обильный водопад, устремилась на двадцатипятилетнего ребенка. Сын растворялся в этой нежности, как в серной кислоте, теряя индивидуальность, но набираясь при этом какой-то неизвестно откуда взявшейся важности и резкости.

— Со сметаной? — капризно оглядел стол переросток.

— А ты хотел со сгущенкой? — встревожилась Анна Вениаминовна. — Или с джемом?

— Да ничего я не хотел. Не суетись, мам. Пусть будут со сметаной. Без разницы! Так спросил.

— Что у тебя на работе сегодня? — мать внимательно вглядывалась в беспокойные глаза сына. — Какие планы?

— Сегодня работа в полях. Обхожу своих пеньков, — брезгливо ответил Эдик. — Так воняет от них, не поверишь, — он поморщился. — Терпеть не могу.

— Скоро три года будет, как ты работаешь, и еще не привык? Ты делаешь большое, благородное, если угодно, христианское дело — помогаешь слабым и немощным людям. Самое главное…

— Что денег нет, — иронично продолжил сын, склонный к пространным монологам. Лицо его исказила сложная гримаса, составленная из отвращения к самому себе и злорадства, мол, я так и знал, что у меня никогда ничего не получится. — Работаешь за гроши. Если бы платили за эту работу нормально… Кофе добавь мне, пожалуйста. Ходишь к ним, смотришь за ними, продукты носишь. Слушаешь их бесконечные жалобы и рассказы о лекарствах, врачах, поликлиниках, болезнях. Одной отчетности мегатонны. А толку? У некоторых пенсии выше, чем я получаю зарплату. Представляешь? Есть полковник один бывший, круглый сирота, как я думал до вчерашнего вечера; служил, говорит, сначала на Дальнем Востоке, потом в нашем городе, пенсия почти сорок тысяч. Сорок! Понимаешь? Где справедливость? Живет один в огромной квартире. Потолки метров пять или выше. И всю свою пенсию тратит на какие-то книги или другую ерунду. И еще жалуется, мол, не хватает ему средств. Захламил все, паркет вздулся, не моется…