Говард Лински - Безымянная тропа

― О чем она? ― подтолкнул он, когда женщина не принялась охотно выдавать сведения. ― Ваша история?

― Об очень известном человеке. О том, кто сидит высоко.

― Хорошо, ― нейтрально ответил он. ― Могу я узнать ваше имя, мисс?

― Никаких имен. Пока нет, просто слушайте.

Он мог сыграть жестко, сказать ей, чтобы она назвала ему имя или же мужчина повесит трубку, но, если у нее действительно стоящая история, мужчина прочитает об этом позже в газете-конкуренте. Кроме того, было что-то в том, как она говорила, в этой спешке в ее голосе, что побуждало его не прерывать звонок.

― Так что с тем известным мужчиной?

― То, что он не имел права делать, ― и она, фыркая, рассмеялась, а затем резко вновь стала серьезной. ― Он женился, видите ли, и приходит навестить нас, а ему не следовало бы этого делать, не в его положении.

― Кого нас? ― спросил он, хотя начал улавливать идею.

― Меня и некоторых других, ― сказала она, скрытничая.

― Понятно. Вас и некоторых других, ― его тон прозвучал задумчиво. ― Имею ли я право предположить, что видеться с этим мужчиной в ваших профессиональных обязанностях?

Он пытался быть тактичным.

― Вы имеете в виду, заинтересована ли я? ― огрызнулась она.

― Да, ― просто сказал он.

― Ну, тогда говорите то, что имеете в виду, ― сказала она ему. ― Да, мы заинтересованы, конечно же, заинтересованы.

― И кто этот семейный мужчина, что проводит с вами время?

― Я не могу сказать, пока не узнаю, сколько это стоит.

― Как я могу сообщить вам это, если не знаю, кто он?

На линии последовала долгая пауза, пока она разбиралась с этой дилеммой.

― Он важный человек, как я и сказала, и расскажу вам все за правильную цену.

― Я понимаю.

Если она была законопослушной гражданкой, то это, вероятно, история про похождения, в которой может быть заинтересована газета, но, кому реально любопытно, если некий член городского совета, третьесортный актеришка или же ведущий телевикторины сует свой член, куда не попадя?

― Он из тех, о ком я мог слышать?

― Все слышали о нем.

― Он не политик?

Общественность с печальной известностью ужасно принимала политиков, если только те не были премьер-министром или каким-то лунатиком с взглядами вроде «выпороть их» и «повесить их», которые превращали их в «персонажей», и, в конце концов, в национальное достояние.

Она, должно быть, устала от его вопросов.

― Он лишь состоит в чертовом правительстве, ― огрызнулась она. ― В кабинете министров. Так сколько это теперь стоит?

Том Карни выпрямил спину. Он сильно сжал ручку в руке и позволил ей нависнуть над страницей блокнота. Если женщина действительно говорила правду и может доказать, тогда это будет динамитом. Правительство Тори с его-то основами и семейными ценностями имеет члена кабинета министров, который вступает в половые отношения с уличными проститутками? Так будет даже лучше.

― Тут есть, о чем подумать, ― сказал он на тон спокойнее. ― Если вы сможете доказать это. Теперь, почему бы нам не встретиться, чтобы обсудить это.

― Я спрашиваю, сколько, ― ее голос был жестким, за которым угадывался страх.

На данный момент, Том не хотел раскрывать ей свой действительный статус в газете, его полугодовой контракт на стажировку, пока редактор решает, если ли у него «хватка», чтобы прижиться здесь, так что он выдал следующее:

― Максимум пятизначное число, может шести, но вам надо будет доказать это.

На линии повисло молчание, которое подсказало ему, что она все еще заинтересована.

― Так, почему бы вам не сказать мне, где хотите встретиться, и я буду там. Это ведь то, чего вы хотите ― продать вашу историю?

Может быть, все дело было в использовании слова « продать», которое ее зацепило.

― Хорошо, ― сказала она.

Девушка №5

Шесть недель спустя

У Мишель Саммерс заняло пятнадцать долгих и необыкновенно однообразных лет, чтобы осознать это, но сегодня вечером, когда она стояла и дрожала в темноте под прогнившими досками старой-престарой автобусной остановки, пока дождь отбивал ритмичное и ровное стаккато по крыше над ее головой, она, наконец, смирилась с простым и грустным фактом: она ненавидела свою мать. Ненавидела ее… ненавидела… не-на-ви-де-ла … тупую толстую корову.

Что ее мать и говорила ей в эти дни, так то, что началось со слов «ты была такой». «Ты была такой милой…», «ты была такой веселой…», «ты была такой милой малышкой…» , подразумевая под этим, конечно же, что девушка больше не была такой. У Мишель Саммерс была невысокая самооценка и без ее матери, постоянно напоминающей ей, что она больше не хорошая, милая, веселая.