Себастьян Фитцек - Инквизитор

Каспар поднял глаза, оглядел других – блузки Греты и Ясмин, водолазку Шадека, комбинезон Бахмана – и с неприятным чувством осознал, что был единственным в футболке.

– Раздевайся.

– Ты спятил!

– Я не шучу, снимай эту чертову футболку. Немедленно.

– Вы совсем спятили? – пришел ему на помощь Бахман, но Шадек не успокаивался.

– Вы действительно считаете, что все происходящее здесь – это случайность? Этот псих все знает. Может, он даже заодно с Инквизитором?

Ясмин, ежась, обхватила себя руками, но никто не обратил на нее внимания.

– Зачем тогда Бруку такими загадками наводить подозрение на своего партнера? – возмущенно спросила Грета и указала на записку на металлическом столе.

– К тому же это означало бы, что и вы в этом замешаны, потому что у вас… – Консьерж инстинктивно подался назад, когда увидел приближающийся к его глазу кулак. Но атака предназначалась не ему.

Каспар тоже видел кулак и сумел бы даже отвести его, если бы подсознание снова не нажало на стопкран. Один быстрый поворот – и Тому не удалось бы схватить его за футболку и разорвать от ворота вниз. Он слышал, как поддались дешевые хлопковые волокна. Треск парадоксальным образом гармонировал с визгом у него в ушах. Поезд воспоминаний вернулся и наполнил его нос густым дымом.

– Черт, что это? – послышался испуганный голос Шадека, прежде чем Каспар почувствовал, как опрокинулся назад и полетел в пустоту. Его язык словно онемел, и он не мог объяснить происхождение шрамов, которые санитар обнаружил у него на груди. У Каспара не было сил сконцентрироваться на чем-либо, кроме эпизодов воспоминаний, которые катились на него.

– Можно начинать. Она готова.

Он снова сидел за письменным столом, из переговорного устройства раздавался женский голос.

– Мы все подготовили, доктор Хаберланд.

Он отложил диктофон в сторону.

Хаберланд? Его так зовут?

Пойманный в своем трехмерном воспоминании, он медленно встал, прошел через кабинет с медицинскими свидетельствами на стене и открыл белую обитую дверь.

Затем режиссер его фильма-воспоминания включил быстрый просмотр, и он видел только лихорадочные кадры: маленькая девочка с брекетами, которая устало улыбалась. Ее светловолосая голова сонно опускается на медицинскую кушетку.

А затем дрожь. Спазматическая дрожь этого филигранного детского тела, которое – как во время сеанса экзорцизма – тряслось под сильными руками, что тщетно пытались уложить ее обратно на кушетку. Под его руками.

Каспар услышал хлопок, лицо обожгло, но он лишь моргал, а затем все вокруг потемнело. Поезд воспоминаний заехал в туннель или находился посреди ночи в необитаемом месте, возможно, в лесу, потому что он долгое время ничего больше не видел. До момента сильного толчка, когда поезд словно сошел с железнодорожных путей.

Его тело встряхнуло, снова раздался хлопок, на этот раз еще громче, а затем он вдруг оказался в абсолютно другой обстановке, напомнившей ему сон, из которого его вырвал Линус несколько часов назад.

Теперь он сидел уже не в поезде, а в машине. В своей машине. Снаружи по лобовому стеклу барабанил сильный дождь. Бешеная скорость. Еще быстрее, чем деревья, мелькающие по сторонам.

Почему я несусь на такой скорости через непогоду?

Он включил дворники, но на стекле все равно оставалась мутная пелена, даже в максимальном режиме.

Я плачу! Почему я плачу? И почему не концентрируюсь на дороге, а тянусь… к пассажирскому сиденью?

Он взял папку и пролистал где-то до середины, до фотографий.

Их было две. Та, что побольше, с Йонатаном Бруком, упала на пассажирское сиденье и осталась лежать там рядом с полупустой бутылкой виски.

Но намного важнее была маленькая фотография на паспорт.

Почему я достаю фотографию своей дочери из медицинской карты и рассматриваю ее? Почему не смотрю на дорогу, залитую дождем полосу, которую и так едва вижу из-за слезной пелены на глазах?

Выскочили обе подушки безопасности, и ремень отбросил его назад. Но против языков пламени, которые вскоре появились на приборной панели, встроенные системы безопасности его лимузина были бессильны. Он пытался пошевелить ногами, смял в руке фото своей дочери, когда, превозмогая боль, хотел повернуться на бок, чтобы открыть дверь. Но он был… парализован. Или зажат.

«Проклятье, я в западне. Мне отсюда не выбраться, я должен… проснуться… я должен…»