Леви Тидхар - Усама [litres]

Торговец назвал цену. Джо заплатил.

– У вас еще что-нибудь есть? – спросил он, сам не очень понимая зачем. Старик глянул на него, прищурившись:

– Типа чего?

– Торч, – сказал Джо.

– Торч, – повторил старик. – Это что еще за чертовщина?

– Забудьте, – дернул плечом Джо. Тут старик кашлянул и спросил:

– Вы имели в виду опиум?

– Точно, – кивнул Джо. – Опиум.

– Две войны отвоевал за опиум, – сообщил старик. – Нечего стыдиться вслух называть. Я свой беру в Чайнатауне, вполне забавно. В счет традиции.

– Хороший где-то есть?

Старик оглядел его сверху донизу.

– По вас не скажешь, что вы курильщик опиума, – хмыкнул он. Джо пожал плечами. Старик посоветовал: – Попытайте счастья у мадам Сень на Геррард-стрит. Приличная обстановка. Я им кино поставляю. Старую черно-белую ерунду.

– Спасибо, – сказал Джо.

– Не за что. – Старик все еще не сводил с него любопытствующего взгляда. Спросил: – Я вас раньше не встречал?

– Нет.

Книготорговец пожал плечами:

– Может, кого-то вроде вас.

– Вроде чего? – спросил Джо.

Старик опять пожал плечами:

– Знаете. Из кучеряшек.

« Кучеряшка ? Это что за?…»

Джо взял книжку с собой. Когда он уходил, колокольчик опять звякнул, а кот на кресле-качалке открыл один глаз, чтобы секунду спустя закрыть его.

Джо поднялся по ступеням, прислонился к стене и посмотрел на книжку в своих руках. «Кучеряшки?»

Он принялся листать страницы.

В 7.21 четверо мужчин вошли на железнодорожную станцию в Лутоне. На Хасибе Хуссейне были темные ботинки и брюки, голова не покрыта. Линдсей Жермен носил ярко-белые кроссовки, в руках держал магазинный пакет. На голове Мохаммеда Сидх Хана была белая бейсболка. Шехзад Танвир замыкал группу, вошедшую на станцию. У всех четверых за спиной – рюкзаки.

Мохаммед Сидх Хан родился в больнице Университета Святого Якова в Лидсе. Его отец, Тайка, работал литейщиком. Мохаммед учился в средней школе Южного Лидса и после в Лидском центральном университете.

Еще позже он работал в Хилсайдской начальной школе в Лидсе воспитателем детей из недавно иммигрировавших семей. Коллеги говорили о нем как о «тихоне». Он был женат, имел дочь. К тому времени когда он появился на железнодорожной станции Лутона, жена его была беременна их вторым ребенком. Позже у нее случится выкидыш.

В найденном после события обрывке фильма Хан говорил:

«Слова наши на вас не действуют, а потому мы решили поговорить с вами на языке, который вы понимаете». Ему было тридцать лет. «Слова наши мертвы, – говорил он, – пока мы не придадим им жизни своей кровью».

Хасибу Хуссейну было восемнадцать. Он тоже ходил в школу Южного Лидса, ее учителя рассказывали о нем как о «спокойном увальне-гиганте». Он любил крикет и играл за футбольную команду «Холбекские шершни». В Лидсе жил он со своим братом в Холбеке, в доме 7 по Коленсо-Маунт.

Шехзаду Танвиру было двадцать два, а Линдсею Жермену девятнадцать.

Четверо сошлись на станции Лутон. Приехали они туда в красном «Ниссане», который Танвир взял в аренду за несколько дней до этого. Машину они оставили припаркованной у станции. Почти полчаса выжидали они в Лутоне, прежде чем в 7.48 сесть в поезд до Кингс-Кросс.

В Кингс-Кросс они прибыли в двадцать минут девятого. Полчаса спустя троим из них предстоит погибнуть.

Джо поднял взгляд от книжки и глубоко вздохнул. Безумие какое-то. Одержимо точные факты и цифры Лонгшотта, похоже, призваны заманить его в ловушку: имена, время, адреса вплоть до номера дома на улице, увлечения покойников. Лондон. Он подумал: «Кучеряшки», – и прыснул смешком. Он ли разыскивал Лонгшотта – или Лонгшотт отыскивал его? Бульварный писака посыпал ему крошками след, и он, Джо, шел по нему, а мир медленно раскрывался вокруг него – изветшалая обивка, не способная больше в должной мере утешить его на пронизывающем холоде. «Ведь мог бы отделаться от этого, – думал он. – Мусорный бак рядом был. Мог бы выбросить и уйти, вернуться, а если она за мной пойдет, я ей так и скажу…»

Только он понятия не имел, что бы он сказал. Он помнил эти прижатые уши, прямую спину, мягкие каштановые волосы… А еще что-то в ее взгляде, что словами он выразить не мог. Она всегда смотрела, думал он, на него так, словно было у нее еще что сказать ему.

«Значит, к этому-то все свелось, – гадал он, – к тому просто, что я боюсь сказать ей „нет“?» Все это, окровавленный след, по какому он шел, тени, попадавшиеся ему на пути (попадутся – и застынут), вопросы, ответы на которые ему не были нужны, – все это ради нее или ради себя?