Дж Делейни - Верь мне [litres]

– Если это так, то почему он рискнул предупредить тебя?

– Понятия не имею. Но я думаю, что это все часть плана. Морочит мне голову. Играет в игры разума.

– Если это все, что он делает, может быть, нам не стоит слишком беспокоиться.

– Ты не видел изображения. Он убивал и раньше. Он не перестанет посылать стихи. В конце концов он захочет воспроизвести их.

– Если это тот же самый парень. Кстати, вчера вечером я бродил по Некрополю. Дал понять, что материал на обычном сайте слишком скучный для меня. Никто не клюнул.

– Клюнут, – отвечаю я. – Некрополь – ключ ко всему этому. Я уверена.

Все откровенные сцены тщательно режиссируются так же, как сценический бой. Для начала мы репетируем их полностью одетыми, сначала на половинной скорости, потом на три четверти, пока они не станут похожи на упражнение в танце или гимнастике: здесь важна точность, а не страсть.

– Если в какой-то момент вы почувствуете себя неловко, просто скажите об этом, – говорит Эйдан. – Уважайте своих коллег-актеров и себя. Нет ничего плохого в том, что у вас есть границы.

Конечно, я никогда ничего не говорю. Отчасти потому, что я не хочу быть человеком, чьи ограничения сдерживают шоу, а отчасти потому, что никогда не видела границы, которые я не захотела бы пересечь.

– Это единственные сцены, где я прошу вас не импровизировать, – подчеркивает Эйдан. – Ничего неожиданного. Все дело в доверии.

Есть три такие сцены: одна, где моя статуя оживает и мы с Жанной занимаемся любовью; другая, где мы с Бодлером проводим нашу единственную ночь вместе, и самая последняя – кульминационный новый финал Эйдана, написанный Патриком, в котором Няша, Лоренс и я исполняем вальс с тремя человеческими скелетами. Танец, который постепенно переходит в оргию. Со скелетами будут работать кукловоды, спрятанные в оснастке над сценой. В первый раз мы безнадежно запутываемся, когда пытаемся прогнать этот эпизод. Поэтому на него мы тратим больше всего времени. Только когда все получается, мы идем дальше и обращаемся к другим сценам.

Сцена с Няшей относительно легкая – от меня требуется сначала быть пассивной статуей, лежащей на постаменте, затем постепенно все больше возбуждаться, а потом вновь замереть в той же экстатической позе, в которой я была вылеплена. Однако сцена с Лоренсом – проблемная. Никто не знает, как ее надо сыграть, даже Эйдан. В некотором смысле, это самый важный момент всей пьесы, ее центральная тайна. Сцена, в которой Бодлер отворачивается от обожаемой им Аполлонии и отвергает ее. Мы обсуждаем большое количество вариантов. Был ли он импотентом? Исступленным? В ужасе? В слезах? В сценарии Патрика ничего об этом не говорится. Все думают, что это отговорка, но мы не можем решить, что должно заполнить пустоту.

По просьбе Эйдана Патрик приходит на репетицию с несколькими идеями. Мы пробуем, но это все не то.

Патрик несмело спрашивает:

– Могу я кое-что посоветовать?

– Конечно, – говорит Эйдан.

– Если она на нем, – говорит Патрик. – Сверху, а потом нарочно берет его руки и кладет себе на горло.

– С какой целью?

– Это двусмысленно. Либо она предлагает ему доказать, что он не тот человек, каким себя изображает в стихах… либо ждет подтверждения обратного. Дело в том, что он злится. И мы не знаем причину его гнева – то ли потому, что она все еще не верит ему, то ли потому, что он не может не потерять самообладание.

– Для зрителей неоднозначность – это хорошо. Но для Аполлонии? Чего она хочет в этот момент?

Эйдан поворачивается ко мне.

– Клэр? Это твоя роль.

– Думаю, она хочет, чтобы он был верен стихам, – тихо говорю я. – Когда все сказано и сделано, она хочет, чтобы он был настоящим. И она напугана, потому что не знает, куда он ее приведет – куда он их приведет. Она знает, что это нарушение табу. Но это то, чего она действительно желает, по крайней мере, в этот момент интимного обмена самыми глубокими, самыми темными секретами. Это звучит прямо в том письме, что он написал ей на следующий день: « Я испытываю ужас перед страстью, потому что слишком хорошо знаю, в какую мерзость она может меня ввергнуть». Бодлер сам напуган тем, что ему открылось.

Я смотрю на Патрика. Он выдерживает мой взгляд, через мгновение кивает.

– Хорошо, это сработает, – решает Эйдан. – Давайте сделаем так.

В конце концов, мы доходим до «раздетой» репетиции, как мы ее окрестили, в первый раз. Сегодня мы должны репетировать обнаженными, без одежды.