Дж Делейни - Верь мне [litres]

– Зачем? – спрашиваю я.

– Зачем? – удивленно откликается она. – Вы, конечно, понимаете, на что способен этот человек.

– Я не хочу об этом знать.

– Это называется инструктаж, Клэр, передача агенту инструментов для выполнения его работы…

– Я знаю свою работу – актерство. Это моя область знаний. Вам нужно перестать думать обо мне как об агенте под прикрытием и начать думать как о персонаже . Разве вы не понимаете? Я постоянно размышляю о том, как он мог ударить какую-то бедную женщину в сердце или о чем-то подобном и как после этого я могу идти с ним на свидание. Мой персонаж должен верить, что я встречаюсь с хорошим парнем – с тем, кем я заинтригована, кого нахожу привлекательным, с тем, с кем я могу представить себе отношения.

Доктор Лэтэм задумывается.

– Клэр, Патрик кажется вам привлекательным?

– Да, – говорю я после короткой паузы. – Это так.

– Ну, тогда я бы сказала, что большого актерского мастерства не потребуется.

Кэтрин Лэтэм возвращается к своим ужасным фотографиям.

– Это первое изображение было…

– Я должна увидеть сумрак.

Она поворачивается ко мне с вопросительным выражением на лице.

– Так Генри – бывший полицейский, с которым я работала, – это называл, – объясняю я. – Он сказал мне: «Когда ты под прикрытием, ты должна верить в то, во что верят люди, в жизни которых ты внедряешься. В противном случае они могут почувствовать вторжение».

– Бывший полицейский Генри не руководит этой операцией. Ею руковожу я. Поверьте мне, я хочу, чтобы вы нервничали. Нервный – значит безопасный.

– Тогда это не сработает, – торопливо отвечаю я после минутного колебания. – Слушайте, несмотря на то, что вы говорите, вы уже явно убеждены, что убийца – Патрик. Разве это этично? Вы как режиссер, который объявляет в первый день репетиции, что такой-то и такой-то – настоящие злодеи или что пьеса на самом деле о тоталитаризме. Это плохая практика – она все делает одномерным. Я не могу так работать. Мне нужно верить в то, кто я есть, и для этого мне нужно знать, кто он таков. Если это означает, что иногда я с вами несогласна… Что ж, мне очень жаль.

Я замолкаю, отчасти потому, что уже все сказала, а отчасти потому, что у меня странное ощущение, будто доктор Лэтэм не слушала меня. Она изучала меня. Как кастинг-директор, который выставляет оценки по десятибалльной шкале.

– Ладно. – Она кивает. – Мы сделаем по-твоему. Наблюдай сумрак, Клэр, если думаешь, что это поможет. Больше никаких убийств. – Ее голос становится жестче. – Во всем остальном руковожу я. Понятно?

Она щелкает пультом, и экран темнеет.

– Спасибо, – говорю я, немного удивившись.

Я не могу не вспомнить, что говорил бывший полицейский Генри: «Некоторых парней захватывает сумрак, и они уже не могут его отпустить».

Помимо всего прочего я узнаю о Бодлере.

У Белой Венеры и Черной Венеры теперь есть имена: Аполлония Сабатье и Жанна Дюваль. Одна – бледнокожая, грациозная и такая царственная, что поклонники прозвали ее «президентшей», другая – наполовину креолка, танцовщица, занимавшаяся проституцией, когда поэт был слишком беден, чтобы прокормить их обоих. Салон Аполлонии был средоточием парижской интеллектуальной жизни девятнадцатого века: среди ее поклонников были Бальзак, Флобер и Виктор Гюго. Но год за годом Бодлер возвращался и к Жанне. Он заразил ее сифилисом. Она пристрастила его к опиуму. Две испорченные личности, связанные вместе нищетой и одержимостью.

– Бодлер анонимно посылал стихи Аполлонии Сабатье в течение нескольких лет, – говорит доктор Лэтэм. – Когда «Цветы зла» были наконец опубликованы под его собственным именем, Аполлония, очевидно, обнаружила, кто их писал. Но был один неожиданный поворот – книга была изъята властями. Тринадцать стихотворений, в том числе шесть, написанных о ней, подверглись цензуре, и Бодлер предстал перед судом за непристойности. Бодлер отправился к Аполлонии и спросил, не воспользуется ли она своими связями, чтобы помочь ему. Если она и пыталась, то ей это не удалось – большинство запрещенных стихотворений остались под цензурой, но после суда Бодлер наконец-то разделил ложе со своей Белой Венерой. Никто точно не знает, что произошло той ночью. Единственный ключ к разгадке – письмо с отказом, которое он послал ей через несколько дней, сказав, что у него был ужас перед страстью, потому что он слишком хорошо знал, в какую мерзость она может его ввергнуть.