Федерико Аксат: Амнезия

И я твердо решил найти ответ, обрести цель, на достижение которой — по моему разумению — человеку полагается тратить свою жизнь.

Я завел блокнот и стал повсюду таскать его с собой. Я записывал туда мысли, наблюдения, идеи, даже самые абсурдные. Старался по-честному разобраться в себе и в ходе размышлений пришел к двум выводам. Во-первых, я больше никогда в жизни не возьму в рот спиртного (достаточно очевидное умозаключение, чего уж там). А во-вторых, в жизни я по сути ничего не добился. Да, выпустил несколько детских книжек, снискавших определенный успех, но, положа руку на сердце, их художественные достоинства были не так уж очевидны.

Далеко не все мои любимые иллюстраторы были гениальными художниками, однако все они добились в своем деле таких высот, о которых мне не приходилось и мечтать. Морис Сендак, Ван Оллсбург, Карл, Джефферс, Браун, даже Ян Фалконер, который придумал очаровательную свинку Оливию.

Я хотел быть одним из них .

Неслыханная наглость. Самое умное, что я мог сделать, — это заранее признать поражение.

Но я все равно решил вернуться в университет, чтобы пройти трехгодичный курс искусствоведения — или даже отважно попробовать уложиться в два года, а сбереженное время пустить на усовершенствование навыков и отстраивание заново фундамента карьеры. Начать сначала.

Я часто навещал отца в лесной хижине и всегда находил у него поддержку. С ним я решил поговорить даже раньше, чем с Мэгги. В тот теплый осенний день мы пили кофе на веранде. Бывало, что к нам присоединялся Харрисон, но тогда мы были вдвоем.

Глядя на отца взрослыми глазами, я открывал в нем новые черты. Он оказался отличным человеком и хорошим советчиком. Настоящим другом.

Я не спорил, когда отец решил остаться в хижине. Он привык к такой жизни; у него сложились особенные отношения с деревьями, зверьем, вообще с лесом. Харрисон говорил мне об этом, но я и сам все видел. Отец был счастлив в своем добровольном изгнании, ему хватало узкого круга друзей и Марка, а теперь меня. Иногда, проболтав со мной два часа к ряду, он замолкал и принимался глядеть на озеро. Тогда я понимал, что пора уходить, нужно оставить его наедине с самим собой.

Мы быстро научились доверять друг другу и могли говорить обо всем на свете. Кроме мамы: утрата и связанные с ней страшные воспоминания по-прежнему причиняли нам боль. Как-то раз отец признался, что иногда видит маму во сне, но о чем были эти сны, рассказывать не стал. Не говорили мы и о Поле: согласно решению общего собрания Б-клуба, состоявшегося в лесной хижине в ночь на семнадцатое июня, эта история осталась в прошлом.

Когда я сказал отцу, что хочу вернуться в университет, он сделал то, о чем я не мог даже помыслить. Отдал мне накопленные за многие годы деньги, которые ему приносил Марк. Я отказался. Учеба и карьера были моим личным делом. К тому же меня взяли на работу в рекламное агентство в Линдон-Хилле и позвали вести курс в школе Бишопа.

Мэгги стала моей главной опорой. Разумеется, у нее были и собственные планы. Мэгги хотела снова пустить корни в Карнивал-Фолс и в конце концов вместе с подругой Клер открыла агентство по организации мероприятий: свадеб, банкетов, конференций, в общем, всего, кроме похорон, как шутила Мэгги, когда ее спрашивали о новом поприще. Мероприятия по большей части проходили в Линдон-Хилле, так что мы проводили там очень много времени. Обустройство совместной жизни решили отложить, пока не разберемся с работой; как показали дальнейшие события, это было верное решение. Нам выпали сложные два года, но мы справились.

Компания «Маккензи и Берк» быстро заработала хорошую репутацию, и к ней потянулись солидные клиенты с большими деньгами. Что же до меня, то я через два с половиной года получил диплом.

А потом родилась Миллисент Сильвия Бреннер, моя младшая дочь и копия Мэгги. Самый прекрасный подарок вселенной.

Как-то поздним вечером я был дома один и решил освежиться под душем. И вот, когда я стоял под струями теплой воды, меня осенило. Так неожиданно, что я на миг перестал дышать.

Синтез .

Мысль так и крутилась в голове. Я завернул кран и выскочил из душевой кабины. «Синтез!» — повторял я. Пока я вытирался, мысль стала обретать кровь, плоть и лицо.

Чем меньше, тем лучше.

Обернув полотенце вокруг пояса, я отправился прямиком в студию, взял белый лист и толстый черный маркер.

«Меня зовут Билл, я мальчик-невидимка».

Большая часть листа осталась пустой.