Дмитрий Чарков - Сжигая пред собой мосты

Пётр окаменел.

– Это ты о ком сейчас?

– Про… нас с тобой, Петька, о ком ж ещё-то? – усмехнулся Николай, разливая спирт по новой. – Кого первого вышибет, а? И другой под стол – и спать, как во век не спал – чем не крыша! Ха-ха-ха, а ты чего подумал? Мерещится всё, поди, да? Э-эх, тяжёлая у тебя работёнка, Евграфыч. Давай… за тебя…!

Не дожидаясь ответа, Николай махнул очередную «миньку» и шваркнул от души пустой кружкой по столу:

– У-ух, хороша! Так что… тот момент со снами мы, я вижу, с тобой разобрали и перепроверили, как отцы учили, верно, Пётр Евграфыч? Вопрос отпадает за ненадобностью для Серёжки. Ну, и для нас с тобой, конечно.

Пётр выпил, на этот раз слегка поморщившись.

– А чего хозяйка-то твоя с нами не присядет?

Николай зачерпнул ложкой прямо со сковородки душистый, с чесноком, картофель и предложил гостю:

– Ты б закусывал, Петь, а то скажешь потом, что Бурановы не кормили, оттого и вырубило тебя первым, – и он хитро прищурился. – Хозяйка придёт, не переживай. Вот только мы с тобой закончим про смену нашу, комсомольскую… И придёт.

Пётр приложился к угощению, довольно улыбнулся:

– Со шкварками… надо ж!

Затем, отложив ложку, сказал:

– Вишь, Николай Кузьмич, дело-то какое… Комсомолом руководить должны честные партийцы, с репутацией и доверием, так сказать.

– Ну? Серёга с пятнадцати лет на заводе по-стахановски: коммунист, передовик, активист…

– Да знаю, знаю, и характеристику на него читал уже, и людей выслушал – все за него горой, слова против ни единого.

– Вот! Какие сомнения-то?

Гость неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака сложенный платочек. Затем также неторопливо развернул его. Внутри оказался бережно упакованный тетрадный листок, обгоревший с одного края. Николай с недоумением наблюдал за манипуляциями гостя.

– Что это?

Пётр развернул его так, чтобы можно было прочесть. Кузьмич потянулся было за ним, но тот осадил его:

– Не-е, читай из моих рук! Документ – улика, сам понимаешь.

– «Ученика… пятого класса… Сергея Буранова, контрольная работа… двадцать пятое апреля, вторник, одна тысяча девятьсот сорок четвертого…» Что за чушь, какая улика?

– Не припоминаешь, Николай Кузьмич? День-то ведь памятный!

– Ну… напомни.

– Ты мне ещё сказал, что Серёжка не пошёл тогда в школу, дома его оставили, больного. А ведь, оказывается, пришёл он всё ж таки на первый урок – на контрольную, и даже начал писать её, как видишь! Да только вдруг сказался больным, и сердобольная наша Мария Анатольевна, конечно, отпустила его домой. Только ты не мог этого знать в тот день вечером, после пожара, потому что со смены сам был и, понятное дело, не успел расспросить своего ублюдка про его успехи. Этот листок Фёдор Матвеич – стрелочник, помнишь его? – нашёл на следующий день неподалёку от пожарища: ветром к старой сосенке прибило. Видимо, малец твой сперва его поджог, но то ли задуло, то ли как – ясно, что ветром отнесло. Но мост всё равно успешно сгорел, срок в срок: двадцать пятого, и саботаж получился точно по плану, а улику утром двадцать шестого нашли – не подбросили ведь нарошно, а, не подбросили? Вот я уже который год гадаю: не по твоему ли, часом, плану, а, Кузьмич?

– Матвеич-то помер давно, – вновь скрестил руки на груди Николай.

– Матвеич помер, а заверенные показания его остались, – и Пётр извлёк другой документ. – И отец мой, как ты знаешь, тоже не так давно…

– Да, слышал… А чего ты их с собой-то таскаешь? Не в сейфе даже.

– А со мной им надёжнее, чем в сейфе: ты человек нынче большой, при должности, а времена – сам знаешь…

Николай взял пустую Алю-Миньку и, заглянув в неё с видимым интересом, спросил:

– Ещё по одной, что ли?

– А не хватит тебе ли, Кузьмич? – с насмешкой бросил Петька, складывая улики.

– А ты куда окурок свой дел? – вдруг поинтересовался хозяин, подняв брови.

– Чего? Окурок…?! Какой…

Николай резко поднялся и ударил гостя кружкой в голову, вложив в обводящий удар всю свою массу. Пётр грузно рухнул вместе со стулом навзничь, боком, так что слышно было, как лицо его шмякнулось об пол.

– Разве можно в гостях пеплом полы посыпать? И парня моего ублюдком тоже называть не годится… Кто тебя воспитывал, Жирный?

Пётр не отвечал. Вдруг его конечности стали конвульсивно подёргиваться. В дверях вновь появилась Наталья. Увидев дрожащего на полу гостя, она поднесла руки к лицу и спросила мужа:

– Что с ним?

– Удар… хватил, кажется.

– Бежать за доктором? – женщина присела над Петром. – У него пена… или что это?