Эми Маклеллан - Вспомни меня [litres]

Опираясь на ходунки, к нам приближается еще одна обитательница пансиона, иссохшая и согбенная, как голое, пригибаемое к земле ветром дерево на морском побережье, – удивительно, что она еще в состоянии управляться с этой металлической конструкцией. Лопатки на спине торчат под джемпером словно недоразвитые крылья, ноги под твидовой юбкой тонки как спички.

– Сегодня курица, Стэн, – рявкает карга. – Иди и сядь. От тебя слишком много шума.

– Я пойду сяду, – произносит старик, пытаясь уцепиться мыслями за новую информацию, и медленно шаркает прочь.

Я благодарно улыбаюсь вмешавшейся старушке. Она же в ответ, сузив глаза, внимательно меня оглядывает.

– Стало быть, ты очнулась, – скрежещущим голосом говорит она. – Джоанна говорила, ты в коме.

Перед глазами все вдруг плывет, я словно возношусь из собственного тела, лишившись плоти и дыхания, не в силах ни пошевелиться, ни сказать хоть слово.

– Что язык проглотила? – спрашивает мать. – Я слыхала, у тебя с головой не все в порядке?

Ее грубость, как пощечина, мгновенно возвращает меня к реальности. Втянув воздух, я вытаскиваю на ощупь фото и сравниваю, черту за чертой, с этой сморщенной ведьмой. Те же глаза-бусинки, тот же кривящийся книзу, словно от вечного разочарования жизнью, рот, та же торчащая вперед упрямая челюсть. О да, передо мной матушка, не изменилась ни на йоту. Возможно, ее глаза слегка помутнели и пожелтели, но огонь в них сверкает все тот же.

– Пойдем-ка лучше в другое место, – говорит она.

Я снова превращаюсь в ребенка. Мне сорок шесть, я взрослая женщина, однако эта морщинистая карга с ходунками и ногами-палочками имеет надо мной какую-то странную власть. Я тащусь за ней следом, и все у меня внутри будто закручивается в узел. Счастливого воссоединения явно ждать не стоит – надо было быть полной дурой, чтобы надеяться на подобное. Мать не выказывала нежных чувств, даже когда я была ребенком, тем более глупо ожидать их теперь. И все же кое-что изменилось – я ощущаю в себе нечто новое, тлеющую искорку гнева, которой нужно совсем немного, чтобы разгореться. Почему ты никогда не любила меня, бессердечная ты сука?!

Мать входит в комнату в дальнем конце пристройки. Обстановка тут довольно аскетичная – аккуратно заправленная больничная койка, дешевый сосновый шкаф и прикроватный столик, где предметы жизненной необходимости свелись к коробке с бумажными платками, напечатанной крупным шрифтом Библии и бутылке лимонно-ячменного напитка. У стены два кресла из кожзаменителя с высокой спиной, вроде тех, что стоят в приемных врачей, и стол с наполовину собранным пазлом. Над кроватью гравюра, памятная мне с детства, – горы, озеро и пара коров хайлендской породы на переднем плане. Вряд ли мы хоть раз ездили в Шотландию, но эта картина сопровождала мать десятилетиями, в отличие от многого другого, выброшенного за ненадобностью.

– Присядь-ка. – Она указывает рукой на одно из кресел.

Я неловко устраиваюсь на краешке под ее обжигающим взглядом. Похоже, мать не особенно удивлена моим появлением. Большинство на ее месте проявили бы хоть какие-то эмоции, узнав, что потерянная много лет назад дочь наконец-то вышла из комы, однако у матушки вид такой, словно она осу проглотила.

– Я думала, что ты… – начинаю я.

Мать не дает мне договорить. Мне это памятно с детства: она была так самоуверенна, что высказывалась, не обращая внимания на уже идущую беседу.

– Я всегда считала то, что с тобой случилось, Господним воздаянием за грехи. Однако вот ты здесь, без единой царапины…

Мать смотрит на меня с ненавистью, и я невольно отшатываюсь, пораженная злобой во взгляде. Может быть, это симптом деменции? Бывают же перепады настроения, агрессия, изменения личности… Нет, здесь, пожалуй, наоборот – с годами внутренняя сущность человека проявилась в чистейшем, максимально ярком виде. Слова матери так и сочатся густым ядом праведности.

– А мне Джоанна сказала, что ты умерла.

– Ха! Ты небось обрадовалась, да? Жаль тебя разочаровывать: я еще жива и вот собираюсь хоронить одну из своих дочерей. Правда, не ту, которую надо.

Я вздрагиваю. Откуда такая ненависть?

Она подходит к кровати и неловко укладывается на нее – такая невесомая, что на туго заправленном покрывале не остается даже вмятины. Куда тяжелее тела душа матери – столько в ней желчи. Рисуя себе сцену встречи, такого я точно представить не могла.

– Почему ты здесь, в пансионе? – бросаю я отрывисто. Мать выглядит хрупкой, но в остальном совершенно здоровой, не считая ее черного сердца.