Эми Маклеллан - Вспомни меня [litres]

Нужно будет показать Нур. Я роюсь в картонке в поисках других посланий от Алана, но это оказывается единственным в своем роде. Есть еще пара валентинок от Саймона, фривольные любовные письма Роба, от которых меня бросает в краску, и каляки-маляки Джеймса из детского садика. Сбоку засунут какой-то толстый конверт. Открыв его, я нахожу пачку наличных, в основном двадцаток, – всего фунтов шестьсот. У меня вырывается долгий прерывистый вздох облегчения – по крайней мере, хоть деньги теперь есть.

На дне коробки лежит фотоальбом – не помню, чтобы я видела его раньше. Я открываю обложку без особых ожиданий: фотографии немного для меня значат, если только они не подписаны. Однако аккуратная рука Джоанны и здесь проставила везде имена, место и даты. Я разглядываю выцветшие снимки двух девочек в вельветовых штанах и футболках – серьезные лица, стрижки «под горшок». Или мы в парадных платьицах напряженно сидим перед объективом, а мать нависает над нами в своем лучшем воскресном наряде, с лицом вечно недовольной наставницы. Ее маленькие блестящие глазки никогда не смотрят в камеру – только на нас.

Вот мы в школьной форме, туфли на шнурках начищены до блеска, лица вытянуты от переживаний – завтра на занятия после каникул. На одном из фото у Джоанны значок старосты класса. Позже, подростком, она уже староста факультета и помощник старосты школы. Ну еще бы… Новый снимок – сестра на сцене актового зала, получает грамоту. Подписано: «Джоанна, награда за лучшее эссе по истории, 1986 год». Мышиного цвета волосы заплетены в тугие косички, на подбородке россыпь прыщей, школьная блузка чересчур стягивает грудь.

Кажется, я уже тогда стала в семье паршивой овцой. Переворачивая страницу, я жду увидеть собственные фото из старших классов – и в ужасе отшатываюсь. Мои снимки изуродованы. Глаза девушки-блондинки выколоты, передние зубы зачернены шариковой ручкой. На следующей фотографии глаза снова проткнуты, лицо перечеркнуто ожесточенными размашистыми зигзагами, кое-где процарапывающими изображение насквозь. Подписанное имя стерто, вместо него накорябано большими буквами «СУКА». Страница за страницей мы становимся взрослее, школьную униформу сменяют легинсы и расклешенные джинсы, и на каждом снимке мое лицо обезображено. Глаза выколоты, зубы закрашены, иногда голова вообще отрезана или оторвана. На одном, с Джоанной, Робом и матерью, от меня остались только ноги ниже колена. Неуклонное, методичное уничтожение моих изображений сродни физическому насилию. Каждый лист буквально сочится ненавистью ко мне.

Я захлопываю альбом. Так вот как Джоанна относилась ко мне на самом деле? Мало того, что она изуродовала практически все мои фотографии, она еще и хранила альбом вместе с другими памятными и дорогими ей вещами. Налицо не однократная вспышка ярости, а злоба, которая пестовалась десятилетиями. Зависть ли превратила сестру в другого, совершенно незнакомого мне человека? Я вспоминаю дурнушку с косичками, в «практичной» обуви, получавшую грамоту за эссе по истории, и сравниваю с успешной сотрудницей крупной компании, состоятельной, ухоженной, хорошо одевающейся. Джоанна ходила на свидания, вечеринки и заседания книжного клуба, пока я сидела дома наедине с книгами и пилюлями, не вылезая из джинсов, спортивных кофт и дешевых кроссовок. В какой-то момент траектории наших жизней пересеклись, и ее пошла вверх, а моя вниз. Что, если сестра сама как-то это срежиссировала? Подстроила ту автокатастрофу? Отлучила меня от моего психиатра, лишь бы я не выздоровела? Сговорилась с мошенницей, чтобы поддерживать меня в притупленном, покладистом состоянии?

Черные мысли как-то помогают мне взять себя в руки. Так же было, когда я резала себя, – боль приносила облегчение и проясняла ум. Только теперь она глубже, она пронзает все мое существо. Острая, как скальпель, боль вскрывает что-то в душе, и не кровь, а ярость разливается по моим жилам с холодной, прозрачной целеустремленностью. Швырнув напоследок мерзкий альбом через всю комнату, я выхожу из нее не в слезах или тревоге, а полная злости.

Я просыпаюсь с чувством, что у меня теперь есть цель. Мою, чищу, убираюсь, откладываю вещи в стирку. Я решительно настроена жить как можно лучше и не позволю чужой зависти и ненависти загубить оставшиеся мне годы. Валентинку Алана я убираю в пластиковый, с застежкой, пакет для еды – он больше всего походит на специальные под улики – и оставляю Нур сообщение с просьбой срочно перезвонить. Я буквально как на иголках, жажду поделиться новостью и передать открытку в надежные руки. В каком-то маниакальном порыве я прохожусь везде пылесосом и отдраиваю столешницы в кухне. Однако мой подъем духа моментально улетучивается, стоит мне заслышать стук в дверь. Детектив-сержант, так быстро? Силуэт по ту сторону стекла вполне миниатюрный. Я колеблюсь, но меня уже увидели.